Рикардо Фернандес де ла Регера - Ложись

Холод был зверский. Все покрылось жесткой коркой фирна, инея и льда. Все застыло, схваченное железной рукой холода: вода в ручьях, соки деревьев, кровь в венах. На термометре — восемнадцать ниже нуля. Сразу стало известно, что многих увозят с фронта обмороженными, с почерневшими руками и ногами. Чтобы избежать гангрены, конечности приходилось ампутировать. Словно стеклянные, ломались заледеневшие носы и уши. Поговаривали о том, что многие раненые погибли, замерзнув на поле боя.

Деревня была большая, беспорядочно разбросанная, бедная. Угрюмо глядели запертые ворота: крестьяне знали, что солдаты попрошайничают и воруют. Девушек в селении было немного. Да и те какие-то черные, болезненные на вид, некрасивые.

Прибыли в десять.

— Чтобы в двенадцать была готова еда, — приказал капитан Лагуне.

— Слушаюсь! Только где взять дров?

— Не задавай глупых вопросов! Если нету, добывай где хочешь.

— За мной, ребята! — скомандовал Лагуна солдатам из кухонного расчета, выделенным в его распоряжение.

Лагуна стоял посередине улочки. Он поглядел на грязные, нищие домишки, потом на пустынную равнину без единого деревца.

— Сплошное б..! — обухом топора он саданул по двери одного из домов.

— Может, дадите хоть немного дров?

Сунулся в один дом, в другой. Везде тот же ответ:

— Нету.

— Ах нету? Мать вашу!..

Наконец наткнулся на скотный двор с двумя огромными воротами.

— Сюда, ребята! — заорал Лагуна. — Здесь дрова найдутся.

Яростно заработали топоры. На шум выскочила здоровая тетка. Повысовывались мужики и бабы. Тетка схватилась руками за голову, перекрестилась и завыла.

— Боже мой, дом ломают! Святая дева Мария! Господи Иисусе! Помогите! Воры!

Лагуна шагнул к ней и сердито пригрозил:

— Эй ты! Заткнись!

Женщина стянула черный платок под подбородком и кинулась вниз по улице, тряся юбками и выкрикивая проклятия. Вскоре одни ворота превратились в щепки и весело горели под котлом. Вторые оставили для ужина. Появилось двое местных жителей. Молодой парень и старик. Малорослые, хилые, черные как головешки. В вельветовых костюмах с черными поясами. Какие-то диковатые. Лагуна схватил топор и стал перед уцелевшими воротами.

— Марш отсюда, а то голову снесу!

Заморыши таращили на него глаза. Этот не шутит. Они повернулись и убрались со двора. Вскоре крестьяне натаскали поленьев на кухню. Да еще обещали помочь нарубить дров в лесу и погрузить на интендантскую машину. Ну что ж, очень хорошо. А батальону — шиш! Шиш с маслом! Видали? Нате-ка выкусите!

Капитан наказал отставших от поезда в Дароке. Несмотря на холода, он велел остричь их наголо. А если будут мерзнуть, у сержантов есть один рецепт. Капитан на всякий случай напомнил его:

— Прикажите им — бегом, марш!

Вскоре появилось семеро дрожащих, напуганных парней с остриженными головами. Солдаты смеялись, срывали с них шапки, награждали щелчками. Но все же роптали: «Не имеют права!» Остриженным сочувствовали.

Аугусто совсем разболелся. Он никак не мог избавиться от гриппа. А после двухчасового путешествия на крыше товарного вагона болезнь разыгралась вовсю. Гусман обратился к капитану;

— Прошу несколько дней не стричь меня, я сильно простужен.

Капитан, должно быть, хотел отказать решительно и резко, но у него почему-то вырвалось!

— Ладно!

Он был очень недоволен собой. И каждый день спрашивал Негра или Диаса:

— Ну что? Этот симулянт еще не острижен?

Капитан знал, что они сразу передадут это Аугусто.

Почему же он сам не выскажет все Гусману? Собственная нерешительность еще больше смущала и злила капитана. «Утром безо всякого прикажу ему немедленно остричься. И все!» Но почему-то дальше этого не шел.

Батальон получил партию обмундирования и боеприпасы. Испанские винтовки были заменены немецкими. Точность стрельбы у них была выше, но они нагревались после двенадцати выстрелов, а штыки ломались, когда ими открывали консервы. «Старички» любыми способами добывали себе кавалерийский карабин или испанскую винтовку. И никак не удавалось избавиться от разнобоя в вооружении.

Получили также итальянские каски. Казалось, они были сделаны из жести. Некоторые забавлялись тем, что стреляли по ним, другие сразу же их побросали и заменили более прочными немецкими (их множество валялось кругом). Однако солдаты сразу убедились в том, что пуля проходит и сквозь немецкую, как сквозь сливочное масло. Вскоре в батальоне остались всего две каски. И тотчас появились прозвища: «лейтенант, тот, что в каске» и «капрал, тот, что в каске». Этим капралом был Аугусто. Несколько дней он таскал на голове каску и терпеливо сносил прозвище. Но однажды подумал: «На кой черт я вожусь с этой дрянью!» — и вышвырнул ее.

Особенно много хлопот доставляли противогазы. Их выдали в начале войны. Офицеры и сержанты без конца проверяли их и грозили наказать тех, у кого они будут не в порядке. Несмотря на это, через несколько месяцев в противогазных сумках появились колбаса, хлеб, бумага для писем и всякое барахло.

В Теруэле им роздали походные палатки, рассчитанные на одного человека, однако на семерых досталось всего две. Хорошо, что они прихватили полагавшиеся новобранцам и еще кому-то. Но палатки так и не успели установить. С наступлением хорошей погоды они пошли на куртки и брюки. Палаточную ткань аккуратно хранили в вещевых мешках. Однако от всех этих попыток переделать и приспособить для своих нужд военное имущество было мало толку. С самого начала войны на местах их стоянок сотнями валялись брошенные противогазы. Позже к ним присоединились каски. Новобранцы палили в них, обучаясь стрельбе. У каждого и так хватало снаряжения: пояс, гранаты, винтовка, вещевой мешок, одеяло, фляжка, миска, а иногда и резиновый жгут, чтобы остановить кровотечение.

Тут они торчали почти месяц. Непрерывно шли самолеты бомбить Теруэль. Шли, несмотря на буран и град. Это был напряженный, стремительный полет птиц, возвещавших бурю.

Первые две недели были особенно тяжелы для Аугусто. Вернулся парень, который возил письмо Хуану. Он передал письмо Хуану в руки, но тот не ответил. Аугусто страдал из-за непостоянства и жестокости своего бывшего друга.

Рота Эспиналя и Роки расположилась отдельно. К кухням Аугусто не подходил, чтобы не встречаться о Кастильо. С каждым днем становилось все яснее, до чего он подл.

Скоро кончится 1937 год. Аугусто думает о том, как проводят рождество дома. Думает о своей невесте. В ее последних письмах ощущается какая-то болезненная горечь, вызванная тем, что ей пришлось поступить на службу. Аугусто приходится делать над собой усилие, чтобы отвлечься от собственных забот и попытаться успокоить ее. Гусман не упрекает Берту за то, что она докучает ему своими в конце концов не такими уж тяжкими невзгодами. Но на душе у него невесело. Вдали грохочет фронт. Скоро они будут там. Но кто утешит его, скажет ему ласковое слово? Как-то утром его вызвал лейтенант Барбоса.