Сергей Баруздин - Повторение пройденного

— А если майор спросит, почему не вы?.. — засомневался я.

— Наговори на меня как угодно. Скажи, что я об этом не подумал, что хочешь скажи. Только на письмо буньковское не ссылайся. Так как?

— Я пойду, сейчас же пойду, товарищ лейтенант. Как вернемся!

Мне хотелось задать Соколову еще один вопрос: почему же, в самом деле, он не стал комбатом, как просил Буньков? Но я не решился.

И сказал неожиданно для самого себя другое:

— А знаете, товарищ лейтенант, по-моему, младший лейтенант Заикин оказался смелым человеком! Тогда, когда мы с этими фрицами столкнулись и с бронетранспортером…

— Дорогой мой дружок! — Соколов посмотрел на меня так, словно мы сидели в классе и он был учитель, а я — его ученик. — Дорогой мой дружок! Добро и зло порой удивительно уживаются рядышком. Впрочем, это я не о младшем лейтенанте.

Наутро мы тянули теодолитный ход. Места знакомые. Те, где мы попали с младшим лейтенантом Заикиным в переделку.

— Хорошо! Удачно! Хорошо! — говорил Соколов.

Судя по всему, он был доволен и выбранными нами ориентирами, и мною. Я ставил свою вешку на предельном расстоянии. Пусть колена хода будут длиннее.

Саша, Шукурбек, Володя и Соколов шли следом.

Конечно, наша работа — не бой. И прав Саша, когда говорил: начинается настоящее — нас просят в сторонку. Но удивительное дело: я был впереди и испытал от этого необъяснимое чувство. Превосходства? Может быть, да, и все же — нет. Просто я бежал со своей красно-белой вешкой вперед и знал, что от меня зависит работа других. Теодолитчик наведет теодолит на мою вешку, место для которой выбрал я, один я. Он снимет показатели с теодолита и вместе с вычислителем определит координаты этого места — места, которое выбрал я. А потом на этих координатах будут трудиться наши звукачи и не знакомые нам артиллеристы, фоторазведчики и, может быть, даже штабные работники…

Мы прошли уже разрушенный скотный двор, и перекресток дорог, и пустые домики, и кладбище. Вот справа лесок. Впереди на обочине два пустых мотоцикла, а трупов немцев нет. И под откосом, в канаве, нет трупов. Где же они?

— Давай третий, — сказал Соколов, подойдя к одному из мотоциклов. — Это — те?

— Те. Но только… фрицев кто-то похоронил…

— Так где третий пост? — спросил комвзвода.

— Вон там, товарищ лейтенант, у леска. На опушке. Могила там свежая. Видите?

— Вижу.

Могила, где мы похоронили сержанта и двух солдат из трофейной команды, была отлично видна с дороги.

— Давай дуй, а теодолит поставим на развилке дорог, — сказал лейтенант. — Засекут? Достанут?

— Засекут.

Пока Саша, Володя и Шукурбек возвращались с теодолитом к развилке, я уже был на опушке, чуть левее могилы.

Комвзвода тоже направился назад. Ребята, кажется, засекли мою вешку. Я их видел хорошо. Значит, и они видели меня.

И верно, мне уже замахали: мол, давай назад!

Я скатился с бугра и вышел на дорогу. Припекало солнце. Воздух — весенний, с запахами почек и прелых трав. Кой-где уже пробивалась зелень. Высохли песчаные бугорки и поляны. А небо голубое. Удивительно голубое. Хорошо!

Наших я теперь не видел. Они там, за поворотом дороги, к которой подходит кладбище. Аккуратное, не похожее на наши, немецкое кладбище: я только сейчас его разглядел. Ровные ряды разнокалиберных крестов — мраморных, железных, деревянных. Посыпанные желтым песком дорожки. Могилы без оград. Подстриженные деревца и кустарники.

И все же что-то холодное, деловое, равнодушное есть в этом ровном размещении людей. Пусть не живых, покойников, но — людей. Как на военном плацу, их собрали, построили, и даже дорожки между ними не забыли посыпать песком.

Я вспомнил Немецкое кладбище в Москве, где похоронен отец. Оно не такое. Может, слишком сумбурное, слишком заросшее зеленью, и все же в нем больше тепла, больше человеческого.

Но это там — далеко, в Москве. А здесь?

Здесь с краю свежая могила. Могила, не похожая на другие кладбищенские, — большая, сделанная наспех. Неужто кто-то успел похоронить убитых нами немцев? Но кто? И когда?

Я обогнул кладбище и увидел на дороге теодолит. Возле него никого не было, и я невольно прибавил шаг. Впереди раздался выстрел. И еще один. И автоматная очередь.

Сначала я заметил длинную фигуру Соколова, а уже за ним Сашу. Они бежали по обочине дороги к пустым домикам. Вон и Володя. Все опустились на колено и стреляли.

Пока я подбежал, стрельба стихла.

— Что случилось?

Володя снимал с убитого цивильного автомат. Второй немец, тоже в штатском, лежал на пороге дома.

— Шукурбека убили, мерзавцы! — сказал Саша.

— Сволочи! Или переоделись! — Лейтенант Соколов лохматил волосы. — Так глупо…

Шукурбек лежал в придорожной канаве. Автоматная очередь свалила его сразу.

— Что? На кладбище? — спросил Володя, раздобыв в одном из домов лопату и зачем-то грабли. — А может, лучше там?

Мы отнесли тело Шукурбека туда, где я только что стоял с вешкой. Положили рядом со свежей могилой трофейщиков. Засыпали. Подровняли песок. Теперь это была одна могила.

— Надпись бы, — сказал Саша. — Хоть вот на этом. — Он раздобыл щепку.

Чернильным карандашом Саша нацарапал: «Шукурбек Ахметвалиев. 1926 — 45. И еще — сержант, два солдата».

Фамилий сержанта и солдат из трофейной команды, погибших здесь два дня назад, я не знал.

…Они только час назад вырвались из города.

— Как?

— И не спрашивайте! — Они смеялись, и плакали, и опять смеялись. — Свои! Родные! Свои!

Грязные лица, затянутые по глаза платками, замызганная одежда, мокрые ноги — они были одинаковые, как серые тени, без возраста и имен. И лишь одна из них молчала, испуганно жалась в сторонке. И глаза ее — пустые, бегающие — ничего не выражали, кроме страха.

— А ты чего? — Володя подошел к ней. — Иль от счастья онемела?

Она рванулась к забору и задрожала, словно ее собирались ударить.

Володя да и все мы ничего не поняли.

— О, мы и забыли! — сказала одна из женщин. — Это Хильда, она немка. Но хорошая. Несчастная только. Мать погибла, отец неизвестно где. А там, в Бреслау, такой кошмар, того гляди, свихнется девка. И солдатня ихняя… А девчонке-то шестнадцать… Вот и маялась с нами. Две недели в подвале вместе сидели, а сегодня собрались бежать. «С вами, говорит. Не могу здесь, не могу…» Фюрхте нихт, Хильда! Фюрхте нихт! — добавила она, обращаясь к Хильде. — Зи лассен дих ин руе! Дас зинд дох унзере, унзере! [4] Не бойся, Хильда! Не бойся! Они тебя не тронут! Это же наши, наши! (нем.)

— Немецкий знаете? — удивился Заикин.

— Небось не первый год здесь горе мыкаем, — сказала женщина. — Научили!

— И давно вас?

— Я вот уже три года с лишним, а они больше двух.

— Из каких же мест сами?

— Брянская я…

— Из-под Пскова, село Никольское. Не слыхали?..