Сергей Баруздин - Речка Воря...

В райкоме комсомола ее спросили совсем не про то, что она ожидала. Она зубрила Устав, кажется, наизусть его вызубрила, перечитывала в газетах обо всех важных событиях за рубежом, вспоминала деятелей Коминтерна и руководителей зарубежных компартий.

— А вот если б нужно было на войну с белофиннами, ты сейчас пошла бы? Готова? На лыжах умеешь?

— На лыжах умею, — сказала она, хотя и засомневалась: «Что значит умею? Кататься умею, а если там в поход идти или в бой…»

— Так насчет войны с белофиннами как? — переспросили ее. — Ведь ты, кажется, значкист ГТО?

— Да, второй ступени.

— А общественные нагрузки есть?

— Я член месткома, член редколлегии стенной газеты!

— Ну ладно! — сказали ей. — А что ты думаешь о германском фашизме?

— У нас же с ними договоренность есть — не нападать, — бодро сказала она. Уж что-что, а это она знала.

— Нет, не об этом речь, а о существе. Твое отношение к германскому фашизму?

— Мое? Мое отношение? — чуть поколебавшись, сказала она. — Плохое. Очень плохое…

Сейчас ей смешно все это вспоминать. Она пришла сюда, на фронт, никто ее не звал и не просил, наоборот, ее отговаривали, но она пришла. Тогда же…

Бабушкин переулок выходил на Ново-Басманную. Как и сад Баумана, он имел выход сразу на две улицы. На Ново-Басманной они выступали в Центральном Доме культуры детей железнодорожников. И там же, на Ново-Басманной, в больнице умерла от тифа ее старшая сестра — Нина…

А в тридцать седьмом году она была с отцом в клубе Кухмистерова — это тоже недалеко от Бабушкина переулка, только с другой стороны. Она на всю жизнь запомнила этот вечер — предвыборное собрание избирателей их района. Готовились первые выборы в Верховный Совет. Сама она, конечно, не выбирала, но разве в этом дело. Все девчонки и мальчишки считали, что выборы — их дело. «Наш избирательный округ», говорили они, «наш кандидат», «наш избирательный участок». Вся школа завидовала ей, что она была в клубе Кухмистерова, слушала выступления их кандидатов — академика Комарова и председателя Моссовета Булганина. Учителя ей завидовали, а не только ребята.

после выступлений кандидатов какая-то маленькая девчушка читала со сцены эти свои стихи о выборах, а потом был концерт, какого она еще никогда не слышала: Лемешев, Алексеев, Качалов, Барсова и Катульская, Рейзен и Смирнов-Сокольский…

Как давно это было! Очень давно! И все-таки кажется, что Бабушкин переулок это где-то совсем близко.

Или потому так кажется, что младший лейтенант сейчас стоит рядом? И он напомнил ей…

— Ты не уйдешь? Не уходи, ладно? — попросил он. Сбегал куда-то и вернулся довольный. — Хорошо! Спирт, правда, дрянь, но хорошо!

Она не ушла, дождалась его.

Наверное, им, мужчинам, это нужно — выпить. Отец ее тоже любил иногда выпить и всегда становился после этого веселым и говорливым, без конца целовался с мамой и с ними, дочерьми, а потом начинал вспоминать гражданскую войну и Сталинградский тракторный, но вдруг как-то неожиданно скисал:

— Пойду спать, устал я что-то сегодня!

— Иди, иди! Стареешь ты, отец! — говорила мать. — Четвертинка — и уже готов!

Отец краснел, возмущался, хорохорился:

— Я старею? Я? Да если хочешь знать, мы в тридцатые годы по литру спирта выпивали! Девяносто шесть градусов! И хоть бы что! Давай сейчас в Стеклянный сбегаю! Вот увидишь, четвертинку еще возьму, выпью — и хоть бы хны мне будет! Ты еще меня не знаешь!

— За четвертинкой твоей я сама, если хочешь, схожу, а ты иди, иди ложись, — советовала мать, дабы не разжигать спора. — Правда, устал! И полежи чуток, передохни! И что это за наркоматовская работа такая, что все по ночам да по ночам…

— По ночам только и работать, а когда еще? — оправдывался отец, почти засыпая. — Думаешь, Серго по ночам не сидит? Начальники главков? Все сидят…

Она еще постояла с младшим лейтенантом на крыльце, потом сказала:

— Я пойду.

— Спать хочешь? — спросил он.

— Нет.

— Не надо уходить! — попросил он. — Еще минуточку, ладно?

Стало холодно. Подул ветерок, затем ветер, завывая в трубах и развалинах, зашумел сухими листьями дубов, вдалеке по-шакальи завыли собаки.

То ли он выпил, то ли что, но он неловко обхватил ее полушубок, прижал к себе. Она почему-то не отстранилась, а он шептал ей:

— Не бойся, не бойся, — и прижимался мягкими мальчишескими губами к ее лицу. — Ну что ты! Что! Брось! И не уходи! Еще минуточку, ладно?

Ей было и неловко, и хорошо, но она ничего не понимала в эту минуту и не знала, что делать, что говорить.

А он целовал ее — еще и еще, и вдруг она вспыхнула, оттолкнула его от себя.

— Это же нехорошо, нехорошо! Я не знаю даже, как зовут вас, а вы!..

Он тоже, кажется, смутился и робко, совсем по-детски, признался:

— Меня Славой зовут. Вячеславом, значит. Разве я тебе не сказал?

Она уже захлопнула дверь, когда услышала его обиженное:

— Зачем ты так? Я же…

Уснуть она никак не могла. Присела на мятое сено и так просидела почти до утра.

А когда утром вышла на крыльцо, поняла, что, видимо, все же спала.

На снегу виднелись свежие воронки. Оказалось, под утро был артналет на поселок. И есть даже жертвы. А она так ничего и не слышала.

— Черт те кто разберет эту обстановку! — Слава встретил ее первым. — Но ведь сейчас же не сорок первый!

Ох уж эти фрицы!

Слава, видимо, что-то знал о ней, об этой обстановке. Варя вовсе не знала. О ней, видно, знало высокое начальство. И Слава знал. А Варя не знала…

А обстановка на фронте и верно была не такая уж простая.

На первый взгляд в этой обстановке ничего не было значительного. Сводки Совинформбюро ежедневно сообщали: «…Наши войска продолжали вести активные боевые действия… Наши войска, преодолевая узлы сопротивления противника, продвинулись вперед и на нескольких участках фронта заняли несколько населенных пунктов… наши войска вели упорные бои с противником, охватывая и уничтожая созданные немецко-фашистскими войсками узлы сопротивления. На некоторых участках фронта наши части продвинулись вперед… Ни названий взятых городов. Ни упоминания направлений, где идут бои.

После декабрьского контрнаступления Западного, Калининского и Брянского фронтов, когда немцы были отброшены от Москвы на сто — двести пятьдесят километров, когда были освобождены Калинин и Калуга, спасена от окружения Тула и пройдены одиннадцать тысяч отбитых у врага населенных пунктов, хотелось, конечно же, хотелось, чтоб так все шло и дальше. Дух победы заразителен, и казалось глупым, почему это немцы до сих пор сопротивляются и даже лезут в контратаки и прочно цепляются за каждый клочок не своей, чужой земли.