Виктор Николаев - Живый в помощи. Часть вторая .А помнишь, майор...

— Ты не сердись, сынок, у нее неделю назад убили сына и внука. Она думала, что это ты... Те тоже были в камуфляжной одежде.

Женщина, сцепив губы, глядя на всех офицеров, беззвучно плакала с открытыми глазами. Пожилой азербайджанец пытался успокоить ее, что-то говорил ей, прижимая к себе. Ох ты, горюшко наше, но что же так тяжко у всех и сразу? Да есть тут хоть кто-то добрый и негрустный... Сидевший рядом прапорщик Леха, часто и сильно морщась, потирал плечо. Он саданул его, прыгая на ходу из кузова, чтобы подоспеть на выручку к Виктору.

— Да не три ты так, хуже будет,— мужики как-то сразу стали отходить. — До свадьбы заживет.

Леха, враз перестав тереть, несколько секунд хлопал глазами:

— Дак я женат!..

Хохот стоял до порта.

В порту был 22-й "крымский год". Стихийные людские потоки создавали впечатление, что передвигались только чемоданы. Очумелых ребятишек таскали или повесив на руку, или волоком. Вполне естественно: где "стерва-война", там снует и чья-то "мать родная". По мере усиливающейся беды плавно росло мародерское мастерство. Если у людей много вещей, им, стало быть, столько ни к чему. Спрос был на все, от градусников до золота. Снующие темные людишки чутко оценивали скупочную стоимость народных излишков. Когда тащит один — это воровство. Когда масса — бизнес. То тут, то там слышались бабьи вопли, мужицкие характеристики происходящей ситуации. Нередко вспыхивали драки, стихийные митинги. Нужность в профессии защитника Родины в разных концах порта часто была нужнее обычного. Но так как здесь не присутствовали члены правительства, во всем виноваты были только военные. Постоянно мелькали те, кто всегда страдает больше всех. Виктор отбивался от них очень просто, зычно рявкая:

— Хватит! — Оставляя оцепеневших наедине с собой. Возле "УРАЛа", переводя дух, приходила в себя сборная семья из девяти человек. Рядом со спящим в ванночке ребенком, покрытым стеганым одеялом, стоял гроб. Сидевший на корточках постаревший в одночасье армянин курил, приобнимая "этот домик" отошедшего от суеты и мирских мучений человека. Потный Виктор соображал обо всем сразу. Передвигаясь без суеты, шума и излишних разговоров, военные за несколько часов четко вписались в обстановку хаоса. Помогающие во всем и оказывающиеся везде к месту курсанты Бакинского военного училища на глазах взрослели до офицерского профессионализма. Нередко мелькали валяющиеся или приклеенные листовки со знакомым текстом. Одну водитель отодрал от фар. Славка сказал, что они печатаются в Турции, по заказу местного Национального Фронта Азербайджана, и в открытую перегоняются по нужным адресам. Доставив на территорию части очередную группу беженцев, среди которых больше всего было русских и смешанных русско-армянских семей, Виктор с ребятами, воспользовавшись кратким затишьем, осторожно помогли перенести гроб в ангар аэродрома.

— Вы где будете ночевать?— осторожно спросил он постоянно находящегося рядом со своим горем мужчину.

Тот не отвечал. Стоящий неподалеку молоденький паренек тихо поманил Виктора в сторону.

— Там его жена,— парень отвернулся,— моя мама. Ее неделю назад... В общем, она погибла.

Их близкие тихо стояли в сторонке, смотрели на офицеров, ничего не прося и ни в чем не обвиняя. Это была их беда. Они никому ее не навязывали. Да ее все и избегали. У каждого своего горя было в избытке. На чужое уже никто не откликался. Души всех были переполнены. Лишнее туда просто не вмещалось.

...А вечером мужика прорвало. Он скреб ногтями по наглухо заколоченной деревянной крышке, все пытаясь прорваться к жене. Что-то невразумительное нес и все выл: "Ы-ы-ы..." Его, пытаясь оторвать, возили вместе с женой по всему ангару. Он орал: "Уйди-и-и, гад, уйди-и-и". И, иссякая в вое, как в последнем усилии, вдруг начал бить офицеров, хрипя: "А вы, почему живые... Почему вы ходите... Почему??" Вдруг мужик враз осел, посерел. Теперь близкие стали орать на ребят: "Уйдите, проваливайте отсюда..."

Возвращаясь в общагу, офицеры перессорились до драки. Полчаса сцеплялись и разнимали друг друга. Зашедшегося в истерике Сашку связали, положив на пол. Он все рвался убить этого мужика, крича: "Я-то тут при чем?! Я войну видел! Меня в Афгане так не кляли..." Досталось и прибежавшему патрулю. Потом Сашка плакал навзрыд, как ребенок. Ехали набок ртом и все вместе с ним сидящие. Потом Сашку неуклюже веселили, наливали спирт, чем-то закусывали. Все было дрянно, не по-людски и не по-русски.

По телеку Михаил Сергеевич витиевато рассказывал о новых путях. Потом была "Песня-88".

Утром будят всегда не вовремя. Пришедший от Славки старлей Ренат Игматуллин позволил Виктору поспать еще одну минуту.

— Незваный гость хуже татарина,— пробормотал Витька спросонья, но тут же сообразив, что ляпнул что-то не то, залез под одеяло. Пословица серьезно осложнила его положение. Ренат неспешно перевернул кровать. Сидя на полу с матрасом на спине, Виктор, как из шалаша, исправил ситуацию:

— Ладно, незваный гость лучше татарина!..

Сегодня у них был выклянченный выходной. Теплый Каспий освежал скомканные Карабахом мозги. Местный Бродвей был полупустой. Сидевший у бордюра малыш, уйдя в свой мир, созерцал процесс купания двух воробьев. Забытая им сетка с хлебом лежала рядом в той же луже. Виктор с Ренатом шли в гости к своему сослуживцу по Афгану Косте Никольскому. Там, на войне, Костя был снайпером, снайпером-гастролером. То есть был прикомандирован к "Чайке" из другой части и, исходя из профессиональных соображений, не задерживался дольше одного месяца ни на одной из четырех баз. У него был свой стиль работы, своя "клиентура". Стрелком он был высококлассным и никогда без зарубок на прикладе не возвращался. Для любого времени года, суток и часа у него была своя экипировка, которую он готовил настолько талантливо, что если бы существовала фирма "Снайпер и К", она была бы лидером этого направления. Это был весьма странный человек. При его безупречном мастерстве — мог попасть белке в глаз ночью с завязанными глазами — его не очень уважали. Даже, точнее сказать, не уважали совсем. Костя очень любил убивать. Его такое желание как-то неуловимо, даже в Безбожное время, не стыковалось с профессиональным предназначением других мужиков. Они тоже убивали, но причины этих поступков и последующие осмысления расходились с Костиными на 180°.

Однажды он вернулся "пустой". Нет, не промахнулся, а просто "дух" не появился. Костя весь вечер был злым. Не оттого, что допустил профессиональную ошибку, а оттого, что не убил вообще. Он долго охотился за "духовским" снайпером, работавшим по гарнизону с одной из четырех рядом находящихся мечетей. Костю сюда впервые вызвали именно из-за этого. Стало невозможно ходить из-за этих обстрелов, даже днем в туалет — ждали ночи. А если уж прижмет, то в ямку за безопасной стеной. Самое сложное было в том, что снайпер работал в минуты заунывного мусульманского пения. Это была неподдающаяся, до невозможного осмысления, охота человека за человеком. Той промозглой осенью Костя исчезал бесшумно и появлялся так, что никто не мог засечь это время. Он высох, сутками молчал или просто лежал не шелохнувшись, отвернувшись к стене. В гарнизоне "духом"-снайпером были убиты уже три солдата и офицер. У народа при встрече с Костей замелькала тень недоброго вопроса: "Когда?..".