Виктор Николаев - Живый в помощи. Часть вторая .А помнишь, майор...

И Виктора, едва начавшего рассказывать, женщина с ожесточением в голосе перебила:

— Да! Правда! Было. Неподалеку от меня.

Сосед Каринэ, имевший богатый дом и трех жен, был фанатичным любителем игры в нарды. Однажды в чайхане, где он просидел большую часть своей жизни, им был проигран дом.

Он долго катался у ног старейшины своего клана, воя просил помощи и прощения. Его простили. Откупом хохочущим партнерам была третья жена, русская. Через два дня ее привезли ему обратно. Это была пугающая дурочка. Кривляясь и похохатывая, она хватала мужчин за руки, подтаскивала к себе, делая при этом своеобразные бесстыдные жесты. Другие его жены с изменившимися, потемневшими лицами в полном отупении смотрели на мужа. День спустя ту женщину больше уже никто и никогда не видел. А через несколько месяцев мужа обнаружили в подвале. Он, прищелкивая зубами, с горящими глазами, с клекотом выкрикивая "гы-гы-гы", сгребал и засовывал себе в штаны, в рот и тут же выплевывал кучу денег. Некоторые туго перевязанные пачки давно прокисли. Это была страшноватая, для того времени ничем и никем необъяснимая метаморфоза. Много лет спустя Виктор понял, что каждый грех обладает и внешностью, и запахом. Если он является к человеку в своем истинном обличье, то увидевший его может враз сойти с ума, за деяния свои, а если грех придет к совершившему мерзость в виде запаха, то он мгновенно задохнется от смрада. Тогда была именно та минута...

Сегодня, за час до совещания, офицеры, уже начавшие небольшими клумбами топтаться у входа в клуб и гудевшие вполголоса, пока не получали команду на вход. Все ожидали прибытия группы десантников из селения Чардахлы. Людей тревожила и судьба Каринэ. Здесь же в круге с начальником гарнизона и командирами частей стоял местный начальник особого отдела, внешне не напакостивший никому, всегда задумчивый и доброжелательный молодой майор. Виктор со своим командиром доложили ему о побеге Алиева в первый же час, с оказавшимися тут же и для того же остальными командирами частей. Чекист внимательно выслушал всех в своем кабинете. Предварительно, до разрешения "войдите", он перевернул все лежавшие на столе бумаги текстом вниз и наглухо закрыл сейф. Провожая офицеров, не вставая, он всех поблагодарил за информацию и сказал: "Разберемся". Больше из профессиональной воспитанности, чем исходя из реальной возможности. Хотя по его лицу было видно, что дело это пугающе глухое.

По дороге в офицерский клуб у Виктора невольно всплыло в памяти не соответствующее должности майора-чекиста выражение лица. Не то не к месту, не то невпопад мелькнули слова той песни: "До свиданья, Афган, этот призрачный мир...". Еще тогда он как бы случайно подумал: "А почему не прощай?".

В воздухе тревожно потянуло закордонным запахом.

— Товарищи офицеры! Смирно! Товарищ полковник!.. В до предела набитом офицерском клубе десантного полка стояла звенящая тишина. Еще никогда народ в мирной жизни не был так дисциплинирован и подтянут. Мужские лица были по-предбоевому замкнуты. Женские же выглядели сверхматеринскими. Дети забились в щелки между родителями и мышками постреливали глазенками во все стороны. На трибуне легендарного Краснознаменного, известного во всей России, десантного полка стоял столь же легендарный его командир. Если бы во всех Вооруженных Силах России звезды героев давали по истинным заслугам, то арбатские вооруженные силы разом ошеломляюще оскудели бы. А погоны и грудь воинов, опоясавших собой границу Родины-матери, которая только таких всегда звала и зовет поныне, расцвели бы салютом Славы.

Это они, обугленные и продымленные, замордованные в "духовских" пытках и тьме конфликтов, организованных теми, кого они, в том числе, клялись хранить, за минуту собрались здесь, еще более сплотившись. В этом зале вечно и незримо стояли кресты с распятыми солдатами, проданными матерям по частям. Русские женщины, беременные, с колом в животе, корчившиеся в подвалах Востока. Прищуренными глазами смотрели в сторону дома обрезанные офицерские головы.

Это они, находившиеся здесь, живые и навечно ушедшие, тащили на своем хребте идеи Госдумы от Москвы до самых до окраин. Это их телами богато сдобренная русская земля досыта кормила хлебом вновь взращенных на их место доблести и славы юных мужичков. В вещмешке почти каждого из сидящих было от пяти до пятнадцати гарнизонов с тараканьими общагами, куча войн, стыдливо и от бессилия названных локальными конфликтами, уставшие и нередко больные жены... И ни кола, ни двора. В таком виде их нередко встречал наглый, ухмыляющийся и сытый служака по имени "Приказ об увольнении".

Виктор был знаком почти с каждым из этих ребят. С кем-то на уровне служебных отношений, но с большинством очень близко по нештатным закавказским ситуациям. Разглядев на вскидку рядом сидящих и услышав приветливое "здорово" на "здорово", он уселся на краешек выделенного места. Судьбы плотно стиснутых вокруг него офицерских семей были порой таковы, что если отснять несокращенную ни на секунду их жизнь в фильме по сценарию типа "Судьба офицера", то те изжеванные, скудоумные заокеанские поделки с претензией хотя бы на блеклый боевичок, гасились бы народными плевками на второй минуте просмотра. А какие в этом зале были озерно-чистые офицерские души! Война, как девятый вал, вымыла из них всю невольную накипь, прежде считавшуюся истиной. Они выздоровели от свиста пуль, от чего разом проходила хандра, усталость и глупость. Они крепче от этого любили жен, сердечнее почитали мать, к ладошке которой склонялись, как к целебной иконочке, благоухавшей от сыновнего поклона. Ладанный запах от мамкиного трепета едино сочетался с каждым стуком материнского сердца. Стуком, ставшим словами и молитвой о здравии.

Гревший Виктора справа капитан Сенька — это неповторимая офицерская чудодейная дорожка судьбы.

В том 83-м, в сентябре Сенька спал с открытыми глазами свою последнюю ночь в еще полгода назад желанной, волнующей комнате офицерской общаги с любимой Женькой. Они очень легко встретились, и за один танец на балу в военном училище на втором курсе без слов полюбили друг друга. Женька честно дождалась его до выпуска. Сенька ответно отлетал выпускные экзамены, и они под руку, при одобрительном нервном покуривании двух отцов и сердечных слезинках двух мамок, улетели на север. Он набирал высоту и спускался с нее к Женьке. Она носилась по очередям военторговских магазинчиков и, глядя на единственные на двоих часы, торопилась приготовить нехитрый семейный ужин. А полгода спустя в ней что-то сломалось. Сенька перекопал в себе и в ней все. "Пропылесосил", насколько хватило молодого ума, всю свою душу. Но оказывается, жизнь прожить, что минное поле перейти. Да еще такую светленькую, неломанную. В утро его ухода на войну она скривившимся, таким неженькиным ртом проорала в щель закрывающейся двери: