Митри Кибек - Герои без вести не пропадают

Лицо Берты вдруг омрачилось. Она вспомнила о первом допросе, когда она чуть не стала жертвой этого странного человека, то любезного и внимательного, то строгого, жестокого, и невольно съежилась, будто ее облили холодной водой. «Нельзя мне спорить с ним, нельзя раздражать его, — подумала она. — Ни на минуту нельзя забывать, что моя жизнь в его руках».

— Виноваты все немцы, потому что терпят такие по рядки. Но бог с ним, с этим несчастным доктором… Лучше расскажите, что вам известно о взаимоотношениях вашего мужа с руководителями абвера? Только прошу помнить о нашем уговоре: вы будете откровенны, а я — справедлив к вам.

Берта хотела было ответить отрицательно, ссылаясь на неосведомленность, но предупреждения Конрада снова подействовали на нее отрезвляюще, и она решила ничего не скрывать. «Ласковый теленок двух маток сосет», — подумала она.

— В «Лисьей норе», как называли резиденцию адмирала Канариса в Берлине, на Тирпитцуфер, семьдесят четыре, к моему мужу всегда относились хорошо, как к одному из самых исполнительных работников абвера. Особым доверием он пользовался у адмирала и, мне кажется, адмиралу отвечал тем же. Поэтому, узнав об отстранении Канариса, он даже решил подать в отставку…

Берта вдруг замолчала. Сначала Кальтенбергу показалось, что она силится припомнить что-то, но, посмотрев в ее глаза, увидел страх и отчаяние.

— Дальше что? — тихо спросил он.

Вместо ответа она схватилась за голову и горько заплакала. «Черт побери! — выругался про себя Конрад. — Опять хочет разыграть истерику. Как только ей не надоест!» Но, взглянув на нее внимательнее, он понял, что на сей раз она не притворялась.

— Да, нет мне спасения, — прошептала она сквозь слезы. — Если вы не убьете, со мной расправится муж или еще страшнее — замучают в гестапо. Лучше уж вы расстреляйте! По крайней мере, умру честно, а не как преступница, выдавшая государственную тайну…

Подлинное горе не может не тронуть отзывчивое сердце. После того как в тридцать третьем году фашистские штурмовики сначала избили мать Конрада, а потом увели в тюрьму и там убили, он стал глубоко презирать мужчин, истязавших женщин. Теперь он сам невольно оказался в роли мучителя. Осознав это, он с другой точки зрения взглянул на драматическую ситуацию, в которой оказалась Берта помимо своей воли, и хотя прекрасно понимал, что она враг, а не друг, но как женщину ему стало ее жаль. Он подошел к ней сзади и положил руки на плечи.

— Знаете, фрау Берта, есть еще один выход, — сказал он тихо.

— Какой?

— Не мучиться из-за этого. Государственная тайна, которую вы собираетесь открыть, является преступной тайной, а раскрытие преступления не может быть бременем для совести…

— Но они все равно меня убьют.

— Если узнают. Но в том-то и дело, что ни абвер, ни гестапо никогда не узнают о нашем разговоре, если вы сами не расскажете…

— Мне страшно, — вздрогнула она. — Но… Да, я рас скажу. Что еще мне остается?

И Берта рассказала следующую историю…

Полковник Планк регулярно вел дневник, который хранил за семью замками. Но от любопытной жены ничего не спрячешь. Берта прочитала дневник мужа, в котором с тщательностью были записаны все встречи и переговоры сначала с адмиралом Канарисом, а потом с полковником Ганзеном. Одна из многочисленных записей в изложении Берты звучала примерно так:

«13 октября 1943 года. Мой шеф (имеется в виду Канарис), несомненно, обладает гениальной способностью предвидеть будущее на основе анализа прошлого и настоящего. Так, например, я еще в прошлом году понял, что он нисколько не верит в нашу победу в этой войне. Теперь он сам ясно дал мне это понять. Когда мы с ним вдвоем выехали на его машине за город, он неожиданно заговорил об истории, вернее, о политике.

— Мой друг, — сказал он обычным своим вкрадчивым голосом, — я должен напомнить тебе одну старую истину. Формы правления меняются не так уж редко, еще чаще меняются правители. Но система правления, строй остаются при этом неизменными. Я имею в виду капиталистическую систему, опирающуюся на монополии Крупна, Тиссена, „И. Г. Фарбениндустри“, „Сименс“ и прочие. Эти монополии определяют политику. После войны наше правительство, отражая интересы монополий, конечно, захочет иметь на своих границах государства, нас поддерживающие. Вот мы и должны уже сейчас позаботиться о том, чтобы во главе этих государств стояли нужные нам люди. Кое-что в этом направлении уже сделано, кое-что делается…

— Вы имеете в виду Гейнлейна, Квислинга, Лаваля, Хорти, Тисо? — спросил я.

— Нет. В свое время они нам послужили верой и правдой. Но после войны всем им висеть на одной веревке. Нам нужны другие, которые сейчас будут в тени, а в свое время появятся на политической арене. Меня больше всего беспокоит будущее Польши.

— Какой Польши? — удивился я. — Вы говорите о генерал-губернаторстве?

— Генерал-губернаторство просуществует только до тех пор, пока туда не вступит Красная Армия. Потом союзники восстановят независимую Польшу. Вот нам и надо позаботиться, чтобы во главе этого государства был преданный нам и в то же время полностью зависимый от нас человек.

— Думаю, вы уже подобрали подходящую кандидатуру, — выразил я надежду.

— Перебрал всех возможных кандидатов. Для нас наиболее подходящим был бы генерал Андерс. Он ненавидит Советы не меньше самого правоверного фашиста. Но, отказавшись воевать с нами на Восточном фронте, Андерс потерял авторитет, и после войны поляки едва ли захотят, чтоб он был премьером. Миколайчик тоже не подходит. Он давно продался со всеми потрохами англичанам и американцам, поэтому будет служить только им. В Варшаве скрывается командующий Армией Крайовой Бур-Коморовский. Но этот гнилой либерал и бездарный генерал еще до конца войны наверняка полностью себя скомпрометирует. Есть еще несколько претендентов, но мы уже не успеем обработать их.

— Тогда что же нам делать?

— Как завещал Вольтер: если нет бога, его следует выдумать. Если нет подходящей кандидатуры на пост будущего диктатора Польши, нам следует самим создать его.

— Как? — не понял я.

— Подкинем полякам верного человека, как подкидывают ребенка к бездетным супругам. Я подыщу его, а ты выедешь в Польшу и займешься уничтожением всех его потенциальных противников. Операцию мы назовем „Финдлинг“. Только запомни: о ней должны знать только два человека — я и ты… Если узнает хотя бы еще один, виновный исчезнет навсегда, предупредил шеф.

— Неужели вы мне не доверяете? — обиделся я.

— На свете я доверяю двум существам: моему псу — Зеппелю и тебе. Больше я не верю никому, даже самому себе. Надеюсь, ты оправдаешь мое доверие…

Сравнение с Зеппелем для меня было не особенно лестным, но оправдать доверие шефа я должен в любом случае…»