Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга II

Дорогие мои крылатые побратимы! Вот и состарилось наше поколение — бег времени неотвратим. А вы и сегодня — наша совесть, гордость наша и слава.

И в трудные минуты бытия не один я размышляю: как бы поступил в такой ситуации Павлов? Как бы вели себя те, кто лежат сегодня под высокими, уходящими ввысь обелисками? Обращение к памяти вашей рождает беспощадную требовательность. К себе и людям. Наверное, это и есть эстафета, которую мертвые передают живым.

Подошел, прислушался. Гриб держал в руках газету и блокнот. В идеальнейшей тишине звучал его чуть охрипший голос:

— Замечательный русский летчик, автор «мертвой петли», штабс-капитан Нестеров два раза в течение 26 августа 1914 года безуспешно пытался догнать большой австрийский самолет типа «Альбатрос», особенно досаждавший нашим летчикам. Когда этот самолет появился в третий раз, Нестеров, по словам очевидцев, так спешил, что, садясь в самолет, даже не привязался к сиденью. На слова поручика Кованько: «Что же ты будешь делать, возьми хоть браунинг», — последовал ответ: «Ничего, я как-нибудь обойдусь». Нестеров быстро взлетел, набрал высоту и ринулся сверху на неприятельский самолет. Удар был нанесен винтом между двумя несущими поверхностями вражеской машины, которая рухнула, похоронив под собой трех австрийских летчиков. Русский самолет некоторое время снижался по спирали, а затем при одном из резких движений Нестеров выпал из него и разбился насмерть. В истории авиации это был первый воздушный таран…

Молодые летчики притихли. Слушают. Для них это — не «отвлеченная материя». Только что, пойдя на таран, погиб их друг — Михаил Борисов.

Гриб продолжает:

— Нестеров до конца выполнил перед Отечеством свой долг русского офицера. Он грудью встретил врага в смертельном бою.

В дни первой мировой войны русский ас Казаков выработал свой собственный прием воздушного боя. Он обычно смело шел на таран, от которого противник старался уклониться. В этот момент с расстояния 15–20 метров Казаков в упор расстреливал врага пулеметным огнем. Таким приемом Казакову удалось сбить 22 немецкие машины. Слава о русском асе прокатилась по всей Германии, немецкие летчики боялись одного его имени. На борьбу с ним посылались лучшие пилоты. Однажды Казаков, ранив в бою одного из них и заставив его приземлиться, сел рядом и стал допрашивать. Немец сообщил, что имеет специальное задание — сбить русского летчика Казакова, и был очень удивлен, узнав от своего победителя, что он и есть летчик Казаков.

На борту самолета нашего известного аса Евграфа Крутеня была изображена голова русского витязя. «Русский витязь» — так называли Крутеня и его товарищи. Эмблема на самолете полностью соответствовала сильному, твердому и мужественному характеру самого летчика.

Весной 1917 года Евграф Крутень, вылетев в разведку и находясь над заливом, заметил идущего в стороне от него немца. Ни минуты не раздумывая, Крутень ринулся в атаку, заставил врага снизиться и сесть. Побежденный немец оказался опытным летчиком. Крутень начал было допрашивать пленного, но в это время услышал шум мотора. Обеспокоенный долгим отсутствием лейтенанта, командир немецкого авиаотряда разыскивал своего летчика.

Снизившись над деревней, немецкий командир увидел стоявший на земле самолет и, приняв его за самолет своего лейтенанта, стал кружиться над местом посадки и подавать сигналы, надеясь, очевидно, что летчик поднимется и они уйдут восвояси. И летчик действительно не обманул его ожидания, только это был не немецкий, а наш, русский.

Крутень бросился в кабину своего «ньюпора». Быстро поднявшись в воздух, он набрал высоту и стремительно атаковал сверху. Удар был неожиданным. Немец начал сопротивляться, открыл стрельбу, но Крутень обдал его огнем из своего пулемета. Через несколько минут немецкий самолет с черным крестом лежал на земле кучей обломков.

Сбитый летчик оказался майором, командиром германского отряда истребителей. Майор был невредим, но растерян: очень уж быстро он встретился со своим лейтенантом… в русском плену.

Так что, как видите, таран и героизм были на вооружении русской армии еще в первую мировую войну. — Гриб заканчивает разговор. — Грешно нам не взять лучшее из боевого опыта наших русских авиаторов. И мы, конечно, возьмем. Он помолчал.

— Жаль Михаила… Как сердце из груди вынули. Но это — война, ребята. Страшная война. Здесь может быть только «или-или». Или они нас сомнут, или мы победим. И в такой битве нельзя сворачивать с курса…

Не стало лейтенанта Борисова. Но остались его письма. К жене. К детям. Вот они лежат передо мной — фронтовые треугольники со штемпелями полевой почты. Его уже не было, а письма все шли и шли… Как от живого.

«…Аня, еще я тебе пишу, чтобы ты узнала, как живет Мария после того, как фашисты побыли в их деревне, и что осталось после них.

Аня, еще ты напиши, как стало — хуже или лучше — в Москве и реже ли стали бомбить Москву эти гады. Вот пока все.

Славочка, тебе пишет папа. Живи лучше, обо мне не скучай, поправляйся. Как кончится война и разобьем фашистов, я снова приеду к тебе, и будем ходить в кино с тобой, и снова буду тебе приносить конфеты. Слава, не скучай. Крепко тебя целую. Твой папа.

Юра. Ходи учись. Лучше слушай маму. Не обижай Славочку и Левочку, а когда я приеду навестить, тогда привезу тебе что-нибудь хорошее.

Пока все, остаюсь ваш папа».

«…Немного лучше с временем, ибо после 14–15 часов работы я все же смогу написать письма. В общем, живу хорошо, обижаться не на что.

Все, что делаем, будет только лучше для тебя, для наших детей и Родины. Ведь чем мы лучше подготовимся, тем мы больше будем бить фашистов и, конечно, ни один поганый фриц не уйдет ни от меня, ни от моих товарищей… А на квартире нас живет трое, живем хорошо, дружно. Да нам и не из-за чего ругаться, ведь мы все вместе бьем нашего общего ненавистного врага. И скоро придет конец этому кровожадному Гитлеру от нашего смертоносного груза, который мы носим и еще будем в сто тысяч раз больше носить на своих могучих крыльях, и дорого он заплатит за страдания детей, матерей и стариков и всех тех, кто остался без крова и хлеба, за страдания и моих сыновей.

Аня, обо мне не беспокойся, все внимание удели детям, их воспитанию.

Аня, если ты сможешь уехать в колхоз, то, конечно, лучше уехать…

Аня, если ты сможешь поехать к маме, то съезди, узнай о ее здоровье и передай ей от меня привет, сообщи, что я чувствую себя хорошо…»

Судьбе было угодно наградить Борисова приключениями действительно необычайными.

До войны он служил в Белоруссии. Гитлеровцы уже начинали тайную воздушную разведку нашей территории.