Семён Цвигун - Мы вернёмся (Фронт без флангов)

Никто не предполагал, что беда навалится так быстро. Они успели сделать все. Вот только уйти не успели. Все понимали, что лагерь, конечно, окружен.

На поляне по-прежнему никто не появлялся. Из землянок никто не выходил.

– Огонь! – скомандовал Кранц.

Эсэсовцы и полицаи открыли стрельбу по землянкам.

Никто не отвечал.

Решив, что лагерь оставлен, Отто Кранц приказал полицаям осмотреть землянки, а эсэсовцам прочесать лес вокруг поляны. Сам же предпочел остаться на месте, подумав: "В этом русском лесу каждый куст может выстрелить!" Ему показалось, что один из кустов и впрямь живой, качнулся, и Кранц метнулся за дерево, обстрелял куст.

Ответа не последовало.

Первый наступил на мину "Злой". Его разорвало на куски. Раздались взрывы и у других землянок, и на поляне. Оставшиеся в живых побежали с поляны. Несколько полицаев ринулись в ту сторону, где залегли разведчики и куда, прочесывая лес, уже подбирались эсэсовцы.

– Приказываю отходить, я прикрою, – сказал Белецкий товарищам. Положил перед собой под правую руку три гранаты, пристроил поудобнее автомат.

Разведчики молча переглянулись. Они видели, что при малейшем движении комиссар невольно морщился – больная нога, видимо, вызывала острую боль. Сюда довели комиссара под руки. Сам идти еще не может.

– Выполняйте приказ!.. Ну что же вы? Я прошу вас! Мне ведь все равно не уйти. Умоляю вас!..

Разведчики, не отвечая, также положили перед собой гранаты.

– Вы еще можете прорваться!..

Между деревьев показались эсэсовцы и полицаи. Комиссар и разведчики дали по ним дружную очередь из автоматов. Уцелевшие, прячась за деревьями, стали окружать, беспрерывно стреляя.

Кольцо все сжималось и сжималось. Огненное кольцо. Смертельное.

Разведчики, чуть приподнявшись, бросали гранаты и тут же валились, изрешеченные автоматными очередями.

Белецкий оглянулся – в живых остался только он. Да и сам он был ранен. Взял в обе руки гранаты, рывком поднялся, успел бросить одну, выкрикнуть:

– За родину!..

Выполняя приказ комиссара, Прокопченко и Дьяков далеко отошли от лагеря. Судьба товарищей их беспокоила. Что с ними? Они слышали выстрелы, взрывы гранат, порывались вернуться, но не осмелились нарушить приказ.

И все же не выдержали. Спрятали рацию и, соблюдая осторожность, чтобы не нарваться на засаду, – к лагерю, чуть ли не бегом.

Вот и поляна и землянки. Деревья вокруг изрешечены пулями и осколками гранат. Еще пахло пороховым дымом.

Никого!

Прокопченко нашел лишь окровавленную шапку комиссара.

Постояли в скорбном молчании. Молча вернулись и к месту, где спрятали рацию. Тяжелая утрата не располагала к разговору. Невольно думалось: товарищи определенно погибли – сдаваться в плен никто не станет, а вот они – живы…

Взяв рацию, вышли из леса. Неубранной кукурузой пробрались к замеченной ими ветряной мельнице. Нашли кем-то сделанный лаз, влезли, нащупали местечко, где можно было лечь, прилегли, изредка посматривая на светящиеся стрелки часов.

В условленное с Центром время развернули рацию, передали о случившемся и – бежать подальше от опасной теперь мельницы: пеленгаторы противника уже могли засечь место передачи.

Подошли к домику, одиноко стоявшему на окраине деревушки. Несмело постучали в окошко. Загремел засов, скрипнула дверь. Худая, словно из одних костей, старушка вгляделась.

– Что вам?

– Мать, если можно, что-нибудь поесть.

– Входите, сынки.

Войдя в дом, Прокопченко и Дьяков сняли автоматы, спросили:

– Немцев в селе нет?

– Вчера было много, все парашютистов искали. Из леса привезли пятерых убитых партизан, положили возле школы и все село согнали, чтобы опознать их. А их разве опознаешь? Немцы выкололи глаза, отрезали уши.

Старушка приподняла передник, приложила к повлажневшим глазам.

– Народ говорит, – продолжала она, – партизаны успели-таки отправить на тот свет фашистов и этих, полицаев-прислужников. Кто клянется, штук тридцать, а кто заверяет, все пятьдесят, не меньше…

По улице пронеслись на огромной скорости мотоциклы.

Хозяйка будто опомнилась.

– А вы кто такие будете?

– Партизаны, – ответил Прокопченко. Старушка, не то испугавшись, не то обрадовавшись, сказала:

– Сейчас же забирайтесь на чердак. Узнают немцы, какие у меня гости, сожгут дом, сожгут вас и меня вместе с вами.

Прокопченко и Дьяков залезли на чердак. Старушка принесла им чугунок с картошкой.

– Откушайте, чтобы с голоду не померли.

Мимо дома в направлении мельницы шли и шли автоматчики.

Весь день и провели на чердаке, а когда стемнело, поблагодарили старушку, вышли осторожно из дома, взяли курс на Черный лес, куда ушел капитан Афанасьев с товарищами.

Отто Кранц за завтраком подробно, со смаком рассказывал о том, как удалось ликвидировать разведывательную группу русских.

Слушая его, обергруппенфюрер Занге щурил глаза: пробивавшиеся сквозь большое окно солнечные лучи падали прямо на него. Неожиданно спросил:

– Когда вы покончите с отрядом Млынского?

– Скоро, очень скоро, господин Занге.

Закончив завтрак, Кранц вызвал Петренко и в присутствии Занге вручил ему бронзовую медаль за верную службу фюреру.

– Премного благодарен за награду! – гаркнул Петренко. Спохватился, что, наверное, нужны какие-то другие слова, поправился: – Служу нашему великому фюреру!

Кранц, довольный, улыбался.

Петренко решил воспользоваться хорошим настроением Кранца, спросил подобострастно:

– Когда я смогу получить свою невесту, господин начальник? Вы обещали…

– Сегодня вечером. Только смотрите, чтобы не убежала. Отвечать придется вам.

– Не убежит, извольте не волноваться, господин начальник! – обрадовался Петренко. Попятился, открыл задом дверь, скрылся за нею.

Дед Матвей поспел к заутрене. Когда раздался колокольный звон, пожилой прислужник с трудом открыл настежь массивные двери. Матвей Егорович вошел в церковь первым. Следом за ним, беспрерывно крестясь, древняя старушка. Других верующих пока не было. В церкви полумрак. Освещалась она лишь немногими свечами.

"Ента хорошо, – размышлял Матвей. – Ента мне сама пресвятая богородица помогает!.."

– Шапку-то сними, – позевывая, сказал ему старичок, продававший свечи. Когда он зашел в церковь, Матвей и не заметил.

Матвей Егорович сдернул шапку, ругая себя за оплошность. С зажженной свечой уверенно прошел в ту сторону, где, как ему растолковал Афанасьев, находилась икона Божией Матери. Поставил перед иконой на подставку свечку, опустился на колени, перекрестился, склонился в поклоне и, запустив руку в отверстие подставки справа, вытащил пакет, сунул в карман полушубка. Еще земной поклон – и из-за пазухи выдернул свой пакет, вложил в тайник.