Марчелло Вентури - Белый флаг над Кефаллинией

— Красотка учительница, — говорил кто-нибудь из офицеров.

Какое-то время они молча провожали ее загоревшимися глазами, следили за каждым движением ее проворной фигурки в розовом ситцевом платье. Освещенная ярким солнцем, она летела стрелой и исчезала в эвкалиптовой аллее.

— Запретная зона, — комментировал другой.

Альдо Пульизи протестовал.

— Нет, нет, — спешил заверить он, — ручаюсь, она хорошая девушка.

Офицеры принимались хохотать. Вставляли свое словцо и девицы; не потому, что было задето их самолюбие, а просто так, из желания позубоскалить.

— Вы только его послушайте… А мы, что, не хорошие девушки? — возмущались они, тараща густо подведенные глаза.

Спору нет, они тоже были хорошими девушками, несли свою службу. Каждое утро спозаранку садились на грузовик и весь день мотались по горам по долам, обслуживая воинские части. Домой возвращались только к вечеру, расходились по комнатам виллы измученные, с ломотой в костях. Лежали и смотрели через распахнутые окна на испещренное звездами небо, пока наконец не забывались тяжелым сном. Но долгожданный отдых длился недолго. На лестнице раздавался голос синьоры Нины:

— Пожалуйста, барышни, пора вниз!

Внизу, в гостиной, освещенной лампой с оранжевым абажуром, ждали другие солдаты.

— Разве мы не защищаем отечество? — спрашивала Адриана, сидя в кафе на площади Валианос.

Остров жил тихой деревенской жизнью, война продолжалась только для них. Так же, как это было в Африке и во всех прочих местах, куда их возили.

«Дорогая Амалия, — писал Альдо Пульизи жене, — если бы не тягостное одиночество и не тоска по дому, мы бы чувствовали себя совсем как в отпуске. Остров Кефаллиния в это время года очень красив. Но что толку? С кем наслаждаться этой красотой? Подчас она теряет всякий смысл и даже наводит тоску. Кефаллиния мне представляется иногда совсем не такой, какова она в действительности, а заброшенной, мрачной, чем-то вроде места ссылки, и я спрашиваю себя: когда же нас отсюда выпустят?»

— Да, я — итальянец, разыскиваю земляка-фотографа по имени Паскуале Лачерба; он живет в Аргостолионе, на улице принца Пьемонтского, дом номер три.

— Какого принца?

— Ах, извините. Вероятнее всего, эта улица теперь переименована. Именем принца Пьемонтского она называлась во время войны.

— Теперь это, наверное, улица принца Константина. Я здешний, но названия улиц не помню, А ведь работаю шофером. Смешно, правда?

— Со мной это тоже случается.

— А вы, позвольте полюбопытствовать, из какого города будете?

— Из Милана.

— И, если я не ослышался, разыскиваете какого-то фотографа?

— Да, его зовут Паскуале Лачерба.

— Паскуале Лачерба. Мне это имя как будто знакомо.

— Улица принца Константина, дом номер три.

— Если, конечно, его не пристукнуло во время землетрясения. Когда вы видели его в последний раз?

— По правде говоря, я его никогда не видел.

— Никогда не видели? Вероятно, он действительно погиб во время землетрясения.

— Я еще должен разыскать некую Катерину Париотис.

— Катерину, как вы сказали?

— Катерину Париотис.

— Нет, никогда не слышал. Как она выглядит? Или вы ее тоже никогда в жизни не видели?

— Никогда.

— Понимаю: у них родственники в Италии, которые поручили вам что-то им сообщить. Так?

— Примерно так.

— Я сразу сообразил. Но эта Катерина Париотис — гречанка или итальянка? Или, может, итальянка замужем за греком?

— Право, не знаю.

— Должно быть, вы сообщите им хорошие вести, если, конечно, застанете в живых.

— Да, неплохие.

— Рад за них. Послушайте, а что вы скажете насчет того, как я говорю по-итальянски?

— Вы отлично говорите по-итальянски.

— Меня зовут Сандрино. Если я вам понадоблюсь, вы можете найти меня в порту.

— Сандрино.

— Если захотите осмотреть остров, пожалуйста: у меня есть машина, легковой студебекер. Утром и вечером я работаю водителем на этом автобусе — он курсирует между Аргостолионом и Сами, — а днем таксистом. Вы всегда можете найти меня либо в порту, либо у одного из рынков, либо на площади Валианос. Если пожелаете проехаться по острову на студебекере, спросите меня, то есть Сандрино. Я возьму недорого.

— Договорились, я вас разыщу.

— За триста драхм объедем с вами всю Кефаллинию из конца в конец.

— Ответьте мне на один вопрос.

— Пожалуйста.

— Вы грек?

— Я знал, что вы меня об этом спросите. Наполовину итальянец, наполовину грек. Двадцать лет, как я сюда приехал рыбачить с Сицилии. Да так и застрял в этих местах.

— После войны?

— Да, после войны.

— А почему застрял? Из-за женщины?

— Что вы, нет. Остался — и все тут.

Чтобы слышать друг друга, нам приходилось кричать, потому что паломницы и попы, которые тоже сели в этот автобус, снова запели. Автобус был маленький и походил на жестяную коробку; встречный ветер, врываясь в открытые окна, отбрасывал назад выцветшие занавески. Но несмотря на сквозняк, в автобусе пахло юбками и бородами. К голосам паломниц примешивались рокот мотора, который, казалось, вот-вот закипит на крутом подъеме, скрип расшатанного кузова, шуршание покрышек по укатанной дороге. Я сел в сторонке, поближе к водителю, чтобы на меня не давила эта орущая черная масса православных молельщиц. Впереди, освещенные желтым светом фар, мелькали куски гор, по обочине слева — оливковые деревья, справа — обрывы, перила мостов, придорожные столбики. Дороги поднималась вверх, куда-то к просветлевшему небу, усеянному звездами, которые плясали на ветровом стекле. Оборачиваясь, я видел разинутые рты паломниц, красневшие на фоне черных платков, и белую обнаженную грудь цыганки. Она сидела позади меня с ребенком на руках; глаза ее мерцали в полутьме, распущенные волосы развевались на ветру.

Я смотрел в окно, вглядывался в темноту и думал: отец, чтобы добраться со своей батареей до Аргостолиона, непременно должен был проделать тот же путь.

И представил себе, как по этой самой дороге, мимо развесистых оливковых деревьев, задевавших высокие борта, по тем же мостам, мимо тех же придорожных столбиков шла с погашенными фарами колонна машин марки «Спа». Прильнув к окну, я дышал ночным воздухом Кефаллинии и думал о том, что и отец вдыхал эти запахи — запах леса и терпкий запах земли с примешивающимся к ним мягким ароматом моря, дыхание которого я продолжал чувствовать, хотя оно осталось далеко позади. Присутствие моря чудилось мне во всем, что меня окружало.

На вершине горы автобус остановился; паломницы и попы, подхватив свои узлы и чемоданы, громко переговариваясь, вышли; похожие на птичьи крылья, черные юбки метнулись в свете фар и удалились в сторону темневшей неподалеку громады монастыря святого Эразма. Автобус опустел; осталась только сидевшая позади меня цыганка (она смотрела на меня холодными глазами) и двое молодых людей на заднем сиденье — должно быть, деревенские парни, вырядившиеся в праздничные костюмы. Мы ринулись вниз с приглушенным мотором, держа курс на огни Аргостолиона, то появлявшиеся, то исчезавшие на поворотах. Вот они все ближе и ближе, все ярче и ярче… Вскоре я различил мост через бухту — я уже знал о существовании этой серой полоски цемента, переброшенной через темное зеркало моря. Но город за частой изгородью фонарей разглядеть было трудно: они горели вдоль всего берега, отражаясь в неподвижной воде. Выше, на горе, светилось лишь несколько одиночных фонарей. Глядя на Аргостолион из окна автобуса, можно было подумать, что весь город состоит из одного ряда низких домов, стоящих вдоль берега окнами на море.