Олег Селянкин - Они стояли насмерть

— И попроси… Этак спокойненько попроси, — говорил другой.

— А лучше всего, чуть что, и рубани прямо: «Бюрократы! Я на вас жаловаться стану!»

Советов много, и в каждом из них душа человека, который дает его.

За Норкиным пришла дежурная сестра. Он торопливо провел ладонью по кровати, поправляя ее, застегнул пуговицы куртки и, чувствуя, что щеки горят, пошел к дверям.

— Ни пуха, ни пера!

— Главное — не робей! Они будут стараться спихнуть тебя в часть для выздоравливающих, а ты стой на своем, и баста!

Михаил старался казаться спокойным, но у него, как говорят, на душе кошки скребли. Если на фронте сводку Информбюро частенько получали с запозданием, то здесь ее слушали ожедневно и по нескольку раз. А вести были неутешительные. Враг рвался к Москве, был на ее подступах. Правда, его остановили, но что таит за собой это затишье? Какой-то внутренний голос подсказывал, что Москву врагу не взять, что обломает он об нее зубы, но хотелось самому быть там, самому видеть все, самому защищать столицу. И не одному Норкину, а многим пребывание в госпитале стало невмоготу.

В комиссии все знакомые врачи. С одним из них Нор-кин был знаком лично; а с другими встречался в коридорах госпиталя. Только старшего лейтенанта, представителя военкомата, он видел впервые..

Колючий вкратце рассказал историю, болезни, и врачи, поглядывая на Норкина, начали совещаться. Всем знаком этот разговор на латинском языке. Сколько больных и раненых, сдерживая дыхание, прислушивалось к нему, старалось угадать свое будущее, и не могли. До Михаила долетали лишь обрывки фраз, он замечал только казавшиеся ему недоброжелательными бросаемые на него взгляды и, подготовленный к сопротивлению, насупился. Предательски начали дрожать колени, и от этого злость стала еще больше, клокотала как вода в котле.

«Не спросивши меня, заключение делают! Не на того напали!» — решил Норкин.

— Фамилия? — спросил представитель военкомата.

«Сам залез в бумажные крысы и меня в тылу замариновать хочешь?» — подумал Норкин и ответил зло, словно выругался.

Колючин почувствовал неладное, подошел ближе и положил руку на плечо Норкина, но тот рывком плеча сбросил ее и вызывающе уставился глазами на представителя военкомата.

— Где служили?

— Ка-ба-эф!

— Название части говорите полностью.

— Краснознаменный Балтийский флот… Это где люди воюют!

— Часть? — невозмутимо спрашивал старший лейтенант.

— Петэль «К-54».

— Расшифруйте.

— Пе-эль «К-54».

— Расшифруйте, пожалуйста.

— Так называлась его лодка, — поспешил на помощь Колючин. — Я думаю, что мы его отпустим? Идите в палату, а решение мы вам сообщим…

— Нужно оно мне, как мертвому горчичник! Собрались, пошептались и думаете — всё? Так я и подчинился вашему решению!

— Не забывайтесь, товарищ лейтенант! — повысил голос представитель военкомата. — Я в крайнем случае могу применить и дисциплинарные права!

— Напугал! — и Михаил вышел, хлопнув дверью. Взбешенный, он влетел в палату и грохнулся на койку.

— Т-а-а-а-к… Я говорил, что здесь нечего ждать хорошего, — сказал сосед.

А члены комиссии смеялись.

— Сколько их тут у меня перебывало — не знаю, но все на один лад! — говорил председатель. — «Давай на фронт, и точка!»

— Моряки словно сговорились, — поддержал его другой.

— Не только моряки. Все просятся на фронт. Всем хочется отплатить фашистам. «Мы, — говорят, — теперь ученые!» А вы, товарищ старший лейтенант, тоже хороши… Человек нервничает, а вы на него голос повышаете. Надо было сделать скидку на фронт, ранение и законное желание вернуться в строй.

— Он сам первый начал…

— И пусть! Я постарше вас годами и чином, две «шпалы» ношу, и смолчал… Ну-с, коллеги? ваше мнение? Лично я согласен с Анатолием Константиновичем. Раны зажили, а нервы еще не в порядке.

— В часть для выздоравливающих, — предложил старший лейтенант.

— Бросьте чудить, батенька! Во-первых, иначе как связанным вы его туда не увезете, а во-вторых, он скорее отойдет дома… К человеку надо подходить чутко, душевно!

Пока комиссия осматривала других кандидатов на выписку, Норкин принял решение, составил план дальнейших действий. Он взял лист бумаги, в правом углу его вывел: «Секретарю Обкома ВКП(б)», — и задумался. Имеет ли он, беспартийный, право писать секретарю Обкома? И тут же он вспомнил слова Лебедева: «Коммунист, Миша, а особенно партийный руководитель, интересуется всем. Запомни, что любое дело, даже кажущееся личным, на самом деле — государственное».

Сомнения исчезли, и он написал в письме о фронте, о своем ранении и о сегодняшнем несправедливом решении комиссии.

«Скажите, что мне сейчас делать? Я чувствую, что могу воевать не кое-как, а по-настоящему, в полную силу, но комиссия забраковала меня. Вот и стою я на развилке двух дорог: вправо сверну — в тылу окажусь, а если влево — на фронт попаду.

Я понимаю, что в тылу люди очень нужны, что они делают огромное дело, помогают фронту и прочее, но перебороть себя не могу! Мне кажется, что раз меня учили на командира армии, то я должен им и быть до последней возможности. Так ведь? Совесть мне не позволяет сидеть в тылу и подписывать бумажки».

Норкин не заметил Колючина, а тот тихонько подошел сзади, немного наклонил голову к плечу и несколько секунд следил за пером, быстро бегавшим по бумаге.

— Вы еще не скоро кончите? — спросил Колючин. Норкин оглянулся.

— Много еще писать осталось? — Сегодня кончу… А что?

— Ничего. Я хотел предложить вам сегодня оформить все документы, чтобы после праздников не задерживаться…

— А я не тороплюсь. Ответа на свое письмо ждать буду…

— Я, Норкин, почему-то считал вас совсем другим…

— Какой уж есть!

— Жаль… Командир, помимо всего прочего, должен быть и спокойным, рассудительным. Вы, как избалованный мальчишка, нагрубили комиссии и ушли. Кто виноват, что вы не знаете латыни? Вы сами. Учите ее, если хотите понимать… Комиссия решила дать вам отпуск на пятнадцать дней, а уже после этого и направить вас в действующую часть…

— Анатолий Константинович!

— Ну вот… Опять крайности! То жалобы пишете, то обниматься лезете!.. Кто такого медведя в тылу оставит? Смотрите, что вы с моими пальцами сделали! Побелели и слиплись!.. Как я сегодня операцию делать буду?

— Анатолий Константинович…

— Знаю, знаю! Извиняться сейчас будете. Скажете, что настроение и прочее…

Едва за Колючиным закрылась дверь, как Норкин схватил подушку и со всей силой швырнул ее в раненого, который советовал жаловаться на «бюрократов».

— Рота… пли!

— Батарея… к бою! — закричал тот и поудобнее уселся на койке.

«Сражение» разгорелось нешуточное. Подушки, описав замысловатую кривую, шлепались то на кровать, то в стену, но их снова хватали, чтобы дать ответный «залп». И лишь когда одна из них лопнула, и перья, медленно кружась, осели на койки, тумбочки и на пол, все опомнились, притихли, и один сказал: