Олег Селянкин - Они стояли насмерть

— Я тебе дам покрепче! — погрозил Голованов пальцем, а потом взял Норкина за локоть. — Пройдемся немного.

Они отошли от катеров метров на тридцать и остановились.

— Почему не сообщил мне о своем плане? Или, считаешь, что командира бригады ставить в известность о своих делах не обязательно? Я не против инициативы, но все действия должны быть согласованы… Ты на минутку влезь в мою шкуру. У тебя здесь взрыв за взрывом! А потом и с воды полыхнуло… Что я мог предполагать? Вот и пришлось идти на полуглиссере сломя голову.

— Виноват, товарищ контр-адмирал…

— Конечно, виноват, раз говорю… Учти на будущее, а теперь выходи на траление.

И когда до катеров осталось несколько шагов, Голованов добавил:

— А ты, кажется, начинаешь понимать войну.

— Миша! Миша приехал! — услышал Норкин радостный крик Доры Прокофьевны, как только перешагнул порог кухни.

На ходу вытирая передником мокрые руки, она подбежала к нему и, схватив за рукав, потащила к окну.

Из соседней комнаты выбежала Наталья, тоже радостно вскрикнула, всплеснула руками и потянула Норкина в другую сторону. Их атака была так стремительна, что он растерялся и, глупо улыбаясь, послушно поворачивался из стороны в сторону. Перед ним мелькало то покрытое морщинками полное лицо Доры Прокофьевны со слезами, выступившими из-под очков, то белокурая голова Натальи и ее лучистые голубые глаза.

За две минуты он узнал, что на рынке полно свежих овощей, что в театре идет премьера и что Наталья достала в библиотеке нужную ему книгу.

— Как ты хорошо загорел!.. Тебе идет этот смуглый загар… Возмужал… Почему не писал? — И вдруг сестры отшатнулись от него. — Фу, да у него подворотничок грязный! Снимай китель сию же минуту! — скомандовала Дора Прокофьевна.

— Кушать хочешь? — перебила ее Наталья. — Дора, приготовь покушать, а я его быстро выполощу. На Волге был, а воротничок от пыли посерел даже! Через пять минут будет готова горячая вода, а ты приходи мыться без особого приглашения. Лёню не буди! Он спит после дежурства.

В квартире Доры Прокофьевны Лёня жил со дня своего приезда в Сталинград, а потом перетащил сюда и Михаила.

— Расскажи, Миша, о Коле, — были первые слова Доры Прокофьевны после того, как они познакомились.

Норкин взглянул на Леню. Тот молча опустил на мгновение оба века, и Михаил понял, что можно и нужно говорить все до мельчайших подробностей. Рассказывая, он мысленно снова прошел с батальоном по тем знакомым местам, разволновался и не заметил, как Дора Прокофьевна вышла из комнаты. Норкин удивленно посмотрел на Селиванова.

— Она всегда так. Слушает, слушает, потом возьмет сынишку на руки и уйдет в другую комнату.

— Плачет?

— Не знаю…

Между лейтенантами и сестрами с первых дней установились дружеские отношения. Женщины приняли их как боевых товарищей мужа, как-то без уговоров получилось, что они взяли шефство над их гардеробом, и у Селиванова и Норкина всегда были белоснежные подворотнички и носовые платки, а складки их брюк напоминали форштевни быстроходных кораблей. Приводилось все это в порядок незаметно, очевидно, когда лейтенанты спали.

Офицеры со своей стороны оказывали сестрам помощь в несложных хозяйственных делах: кололи дрова, или выдергивали гвозди из одной стены, а затем вбивали их в другую: Дора Прокофьевна любила переставлять в квартире мебель с места на место. Характер у нее был властный, и она фактически распоряжалась и сестрой Натальей и лейтенантами.

— Вам бы, Дора Прокофьевна, полком командовать, — сказал как-то Михаил, выполняя ее очередное распоряжение.

— Думаешь, не смогла бы? Вы бы у меня только бегали!

Часто к Норкику приходило желание побывать у Кулаковых, поговорить с Леней Селивановым, но приказ направлял его катеры дальше.

А вот сегодня Михаил снова был дома, как он привык называть свою сталинградскую квартиру.

Норкин прошел в комнату. На этот раз там все было по-прежнему. Как два месяца назад, когда он ушел на траление, на столе лежало незаконченное письмо к матери.

Кровать, заправленная белым покрывалом, выглядела так, словно он встал с нее только сегодня утром.

Леня спал крепко. Из-под простыни торчали завитки его густых черных и жестких волос. Его не разбудил шум, поднятый сестрами. Он раскраснелся во сне, его губы вздрагивали.

«Пусть отдохнет», — подумал Норкин, а рука помимо воли протянулась к простыне.

Леня пробормотал что-то и перевернулся на другой бок, накрывая простыней свою голову.: — Видали его? Я прибыл на два дня, а он спит!

Норкин схватил Леню на руки и положил на холодный линолеум пола. Леня моментально согнулся калачиком и, прижав голову к плечу, попытался спрятать ее под воображаемую подушку. Потом открыл глаза.

— Мишка! — закричал он, вскакивая с пола. — Каким ветром тебя занесло? Мне сказали, что ты завяз на минных полях..

— Соскучился о тебе, прекратил траление и вот явился.

— Тогда здорово!

Немного погодя товарищи сидели вдвоем на диване. Им было о чем рассказать друг другу. Два месяца Норкин был на тралении, а Леня так и не вылезал из штаба.

— Ты бы рассказал мне новости. На тралении мы немного отстали от жизни, — попросил Норкин.

— Новости? Я сам несколько дней был на заводе и следил за изготовлением тралов, так что многого не знаю… Фашисты прорвали фронт и рвутся к Кавказу. Хотят взять Баку…

— Чье предположение?

— Местного начальства.

— А Москва что говорит?

— Москва? Москва пока молчит… Много войск собирают севернее Сталинграда.

— Зачем?

— Честное слово, не знаю. Знаю, что так нужно, а почему — хоть убей, не пойму… А тебе письмецо.

— От кого?

— От товарища Ковалевской.

— Давай, Леньчик, скорее!

— До чего любовь человека доводит, — с притворной грустью сказал Селиванов, но письмо отдал.

«Дорогой Мишук!

Поздравляю тебя с Первым мая и надеюсь, что это последний май, который мы будем встречать с тобой на войне…»

Михаил удивленно взглянул на начало письма. Леня сразу заметил растерянность на лице друга и спросил:

— Неприятности? Прочти.

— «…Поздравляю тебя с Первым мая…»

— Достаточно. Неужели понять не можешь? — засмеялся Леня. — Мишка! Спрячь письмо в карман! Хоть погуляем немного!

«…Наша бригада стала гвардейской. Мы все очень рады, и я тоже. Одно плохо — тебя нет здесь. Я скучаю, Миша! Скоро ли кончится война и мы опять будем вме-сте? После нашего зимнего наступления фашисты ведут себя спокойно и матросы поговаривают, что пора переходить на другой участок фронта, чтобы оправдать звание гвардейцев…»

Михаил прочел письмо, переодел китель, и они вышли на улицу. Солнце ослепило их. Оно отражалось от зеркальной Волги и раскрытых окон квартир. Горели позолотой медные поручни пароходов, что стояли бесконечной вереницей у переполненных грузами сталинградских причалов.