Владимир Баскаков - Кружок на карте

— Я закончил.

В трубке раздался легкий кашель, а затем вопрос:

— Ваше решение?

— Уничтожать матчасть, выходить с людьми. Опять пауза и новый вопрос:

— Всю матчасть?

— Да, всю.

— А если драться?

— Драться бесполезно. Люди будут потеряны. Корпус как боевая единица перестанет существовать.

— Вы уже отдали приказ?

— Да, отдал. Снова пауза.

— Что делать с Шубниковым?

— Я полагаю, поручить ему заново сформировать корпус, передислоцировав штабы и людей в район Воронежа.

— В награду за то, что попал в окружение и потерял технику? — В трубке послышалось глухое покашливание.

— Шубников выполнил приказ. Окружение не его вина.

— Окружение есть окружение-После длительной паузы в трубке раздался щелчок, а за ним голос, уже более спокойный, ровный:

— Вы уверены, что Манштейн с вашего направления новых дивизий не получит?

— В ближайшие три месяца не получит. В этом уверен. В тех, что окружали Шубникова, осталось теперь полштата танков и в лучшем случае треть штатной мотопехоты. Их выведут на пополнение.

— Вы полагаете, что немцы приняли прорыв корпуса за начало крупной операции?

— Да, это так. В ином случае они бы не бросили резервы, предназначавшиеся Манштейну.

— Изменения в подготовке „Сатурна“ вам известны?

— Я в курсе дела.

Снова пауза, а затем очень тихо:

— Передайте Шубникову мою благодарность. Скажите ему, что он награжден орденом Кутузова второй степени. Если он выйдет, конечно.

И трубка затихла. На этот раз совсем. Генерал армии подержал ее у уха еще несколько секунд, затем осторожно положил на рычаг аппарата.

Мысленно генерал армии всегда называл Верховного тем псевдонимом, который был принят для шифровок: то Васильевым, то Ивановым. И не потому, что не понимал, что значит имя Верховного для каждого, кто держит фронт. А потому, что так было легче обсуждать повседневные военные вопросы. Сейчас он подумал: „Уран“, „Сатурн“ — уже не немцы, а мы держим в руках инициативу, заключенную в этих вселенских кодовых названиях».

«Уран» — окружение Сталинградской группировки закончилось успешно. Более чем успешно. Теперь предстоит другая, с не менее серьезными целями операция — «Сатурн», или, как недавно ее переименовал генштаб, несколько сузив цель, — «Малый Сатурн».

Генерал хорошо помнил лето минувшего года, когда клинья германских танковых соединений в клочья рвали фронт и никто не мог поручиться, что именно происходит сейчас у Днепра, у Березины, у Старой Руссы, у Пскова. Он помнил душный август под Смоленском и доклад Ставке о первом — первом в Европе! — отвоеванном у гитлеровцев кусочке древней русской земли с несколькими пепелищами, где еще недавно были деревни. Помнил доклады первой военной осени и начала зимы, когда фронт, как стальная пружина, изгибался дугой и вот-вот металл этой пружины мог дать трещину, но не дал, и пружина разжалась, отбросив германские дивизии, вступившие уже в подмосковные дачные поселки. Как это произошло? Как удалось разжать пружину? Он, да и не только он, пока еще не осмыслил этого полностью — пусть пройдет время, историки возьмут старые карты, донесения, сводки, шифровки и установят точно все, как было. Но одно ясно: победу одержали дивизии, вооруженные не лучше, а наверняка даже хуже, чем в дни летнего отступления. И обученных солдат, кадровых офицеров в них насчитывалось куда меньше, чем тогда! Однако они отбросили врага от столицы. Значит, им передалось невиданное напряжение народа, страны. Напряжение, питаемое гневом и сознанием собственной силы.

Он помнил и другие доклады весны и лета нынешнего года, когда после, казалось бы, прочной стабилизации фронта вдруг снова все перевернулось и танковые клинья гитлеровцев двинулись к Волге по донским и воронежским степям. Как в первое лето войны. Как тогда, но не совсем так. Все же по-другому. Окружения главных сил южных фронтов, подобного памятным Киевскому или Вяземскому окружениям, здесь немцам осуществить не удалось. Не удалось и выйти на Волгу по всему фронту наступления. Не удалось прорваться через Воронеж в глубь средней России. Сильные и точные удары по флангам превратили германский танковый веер, развернутый по бескрайней равнине, в две относительно узкие стрелы, упершиеся остриями в Сталинград и Кавказ. Немецкая разведка проглядела резервы, сосредоточенные у оснований этих стрел. Оттуда — севернее и южнее Сталинграда — и развернулось мощное контрнаступление, зажавшее в городе и приволжских ериках отборную армию Паулюса с приданными частями. Но если бы вдруг германский генштаб сумел перебросить туда, к Волге и Дону, из здешних гиблых, глухих лесов танковые дивизии, это могло в какой-то степени повредить нашим планам, помочь Манштейну деблокировать Паулюса.

Генерал встал из-за стола, подошел к двери, открыл ее и сказал, обращаясь к адъютанту:

— Когда появится Шубников, пришлите его ко мне.

И снова сел за стол, как и вчера, остановив взгляд на пронзительно яркой лампочке.

А собственно, правильно ли он поступил, разрешив Шубни-кову выводить людей из кольца без техники? Сделал бы он так год назад? Нет, конечно. Летом и даже осенью сорок первого он обязательно приказал бы держаться до конца, до последней возможности. Да, пожалуй, иначе тогда и нельзя было. Впрочем, прошлым летом окруженное советское соединение не привлекло бы на себя четырех свежих немецких дивизий. В ту пору немцы не очень-то страшились наших фланговых ударов. А сейчас?.. Иные времена — иные песни. И у немцев и у нас… Спасет Шубников людей — а они ой как нужны в преддверии новых боев! — останется жить боевое танковое соединение, уже имеющее свои традиции.

Генерал снял гимнастерку, разулся и прилег на широкую лавку. Поворочался на жестком ложе с полчаса, но уснуть не смог. Сел, поставив крупные босые ноги на голенища сапог: тесовый пол в блиндаже был холодный. Посмотрел на часы — пять тридцать. Подошел к двери, приоткрыл ее:

— Не спишь, Поливанов?

— Нет, товарищ генерал армии.

— Ну, заходи тогда, чай будем пить.

Чай был готов быстро. У хозяйственного Поливанова, видно, и ночью кипел самовар.

Ординарец, усатый солдат в ватнике, ловко накрыл стол клеенкой, поставил домашний пузатый чайник в красный горошек и такие же чашки. Сахарницы в сервизе не хватало — ее заменяла круглая немецкая пластмассовая коробка от шоколада.

— Снимай жилетку, сопреешь, — сказал генерал армии. Поливанов молча повесил на гвоздь свой меховой жилет.

— Ты, видно, мерзляк.

— Пар костей не ломит, — стремясь попасть в тон, ответил Поливанов.

Генерал нахмурился.

— Ладно, садись.

Они сели друг против друга. Поливанов налил в чашки крепкий чай.