Анатолий Баяндин - Девушки нашего полка

— Гляди, чем наша медицина занимается!

Фарида смотрит на нас через плечо и смеется самым откровенным образом. Я не из робкого десятка, но смех девушек и на меня действует. Черт бы побрал эту Фариду и ее черные кругленькие глазки, похожие на заклепки! Фарида встречает нас изысканно перевранной поговоркой:

— Легки на помине, как черти на картине.

Толька отбирает у нее лопату.

— В русской поговорке сказано, — поучительно говорит он, — черт на овине.

Фарида недоверчиво глядит на него.

— Я на овинах чертей не видела, а вот на картинах видела.

В ее глазах-заклепках ни тени шутки. Попробуй докажи ей, что черти водятся именно в овинах.

Толька усердно скоблит шинель Фариды, а она, глядя на его шинель, корчит гримасы:

— Хоть на бал-маскарад вас!

В дверях появляется Вера. Я ощущаю на щеках ожоги, будто кто-то нечаянно задел их раскаленным утюгом, и стараюсь сделаться поменьше ростом и незаметнее. Вера давно нравится мне, но разве повернется язык сказать ей об этом? У нее такое тонкое лицо, такой красивый профиль, ровные зубы. И когда она улыбается, я почему-то не могу оторвать глаз от нее. Бывают же на свете такие улыбки!

Вера смотрит то на Тольку, то на меня, и губы ее медленно, до оторопи медленно, раздвигаются в улыбке. Я мысленно проклинаю распоряжение командира полка и мокропогодицу. У нас на Урале в это время, небось, стужа под тридцать градусов, а здесь…

Вера приглашает нас в хату. Хозяйка, старая женщина с изрытым оспой лицом, хлопочет у печки. Печь пестрит свежезамазанными пятнами починки, от которых поднимается пар. Хозяйка бросается сначала ко мне, потом к Тольке и обнимает нас:

— Родные… сынки мои! Да как же мы вас ждали!

Мы смущенно садимся на дожелта выскобленную широкую скамью и слушаем горькие слова.

— Ох и полютовали они тут, — говорит хозяйка. — Коммунистов все искали. — И, как бы испугавшись, спрашивает: — А вы надолго?

— Насовсем, мамаша, насовсем, — отвечает Толька.

Хозяйка по-мужски расправила плечи и широко, истово перекрестилась.

— Слава тебе, господи! — И что-то совсем молодое засветилось в ее воспаленных глазах.

По просьбе девушек хозяйка вскипятила чугун воды. «И как это у них получается? — подумал я. — Не успели освободить деревню, а они уж как дома тут».

— Будете головы мыть? — спросила Вера.

Я покачал головой — мне почему-то стало неловко — и направился к выходу, а Толька словно прилип к скамейке.

— Я, пожалуй, помою, — буркнул он.

Мне ничего не оставалось, как выйти за дверь. Вера догнала меня на крылечке, легонько ударила по плечу.

— Куда ты?

— Пойду…

— По-ойду, — напирая на «о», передразнила она мой уральский выговор. — Бука! Дай хоть платок постираю.

Мне стало обидно, что не я, а Толька остался мыть голову, что меня не удерживают. Но платок все же я вытащил из кармана. Вера бесцеремонно схватила его и, показав кончик языка, скрылась за дверью.

Который день я чувствую боль в горле. Но сказать об этом никому не смею, тем более комбату. Подумают — симулирую.

Грязи уже нет. Легкий морозец сковал ее, присыпал снежком. По крайней мере хоть на зиму похоже теперь. Наступаем мы быстро, чтобы не отстать от противника. А то иначе — догоняй его!

Я уже не могу скрывать своей болезни. Меня то знобит, то бросает в жар. Но я продолжаю идти вместе со всеми. За эти дни нас еще поубавилось. Санитарная рота полка то догоняет, то снова отстает, потому что мы наступаем по-суворовски, прямиком через заснеженные поля, через трясины болот, через овраги и речки, а тылы полка с обозом вынуждены придерживаться дорог.

Вера и Фарида, не отставая, идут позади нас вместе с комбатами и штабными офицерами полка. В наступлении настроение всегда повышается, и потому все веселы. Офицеры сыплют шутками, Фарида отвечает на шутки своими поговорками. Иногда я слышу смех Веры, сдержанный и немного, как мне кажется, неоткровенный, будто какая-то мысль все время мешает ей.

После непродолжительного боя занимаем небольшую деревушку, стиснутую двумя угорами. Ждем появления командира полка. Толька что-то говорит мне, но я его не понимаю. И не потому, что не хочу понимать, а просто я не в силах осознать его слова: меня начинает трясти, и я зубами отбиваю точки и тире, как на морзянке.

— Что с тобой? — спрашивает Толька, внимательно рассматривая меня.

Я почему-то злюсь и молчу. Толька пожимает плечами и уходит. Потом возле меня появляется Вера. Она берет меня за руку и заводит в первую попавшуюся хату, точно я маленький ребенок, а не командир взвода автоматчиков гвардии младший лейтенант Андрей Копылов.

Лицо Веры по-докторски сосредоточенное. И я уже не смущаюсь, даже тогда, когда она, расстегнув воротник моей гимнастерки, запускает мне за пазуху холодную руку с обжигающим тело градусником.

Я покорно раскрываю рот и говорю «а-а-а». Вера молчит; и от этого молчания я опять начинаю злиться: «Вот возьму и вышвырну ее градусник». Вероятно, мое лицо выразило это намерение, потому что Вера быстро приложила холодную ладошку к моему лбу. И от прикосновения ее руки я как-то сразу сник и размяк. Злость прошла, и мне стало хорошо. Через какую-нибудь секунду Верина ладонь нагрелась так же сильно, как мой лоб. Рукав ее шинели щекотал мой нос, и мне захотелось рассмеяться. Но смех у меня не получился. Виноваты ли были в этом золотистые волоски на ее руке или синяя пульсирующая жилка, которую я внимательно разглядывал, — не знаю.

Рука у Веры гладкая, с чуть смугловатой кожей. Мне хотелось заглянуть под рукав гимнастерки с марлевыми подманжетиками и поцеловать синюю жилку, уходящую к локтю. Но Вера… Вера сама прижала мою голову к своей груди и тихо сказала:

— Какая горячая!

Меня привезли в полковую санроту и поместили в стационар — небольшую комнатушку. В комнатушке лежал всего один больной — старший лейтенант Дерябин, командир полковой минометной роты. Сейчас нас стало двое.

Вероятно, я был очень болен, потому что после осмотра меня сразу же запеленали в ватный конверт, предварительно напичкав таблетками и напоив горячим чаем.

После полуторанедельного наступления я впервые спал по-человечески. Спал сколько влезет, не думая и не заботясь ни о чем. Одно было плохо: я не мог разговаривать. В горле что-то нарывало и мешало дышать.

— Фолликулярная ангина, — сказала врач санроты капитан медслужбы Хасанянова, небольшая юркая девушка с такими же глазами, как у Фариды Вахитовой. Хотя обе они были татарочки, Хасанянову называли в полку по-русски — Ниной. В отличие от Фариды с ее жесткой ершистой шевелюрой Нина носит роскошные косы, похожие на черные канаты и спадающие до самой поясницы. Эти косы вызывают зависть многих девушек.