Софья Радзиевская - Болотные робинзоны

— Сидите уж. Мы опять придём.

— Есть хочу, — протянул другой, тоненький голосок.

— Я тебе что сказал?! Жди. Придёт мамка. — Гришака проговорил это грубым голосом, точно взрослый. Затем протянул руку к отверстию печки.

— Закрой, — сказал он и неожиданно всхлипнул. — Закрой, не то ещё опять придут те-то. А мамка нас и так найдёт.

Саша открыл было рот, хотел что-то сказать и не смог. Он молча просунул руку в печку и погладил чёрную головёнку, отчего и его рука стала чёрной. Потом придвинул заслонку и кивнул Федоске: идём.

Мальчики не заметили, как вышли на середину того, что было прежде улицей.

Вдруг Саша остановился:

— Сидит вон кто-то, — сказал он шёпотом. — Смотри! У дороги, на чём-то обугленном, сидела женщина.

Она согнулась и, опираясь подбородком на сложенные руки, неподвижно смотрела вперёд.

— Бабушка Ульяна, — крикнул Саша и бросился вперёд. — Бабушка Ульяна! — повторил он задыхаясь.

Старуха обернулась.

— Дитятко? — проговорила она тихо и, не вставая, протянула руки.

— Бабушка Ульяна! — Саша, упав на колени, спрятал лицо в складках широкой юбки, а старуха нагнулась и, обхватив руками его голову, едва слышно добавила:

— Живой ты, дитятко моё, живой. А я уж не ждала…

Наплакавшись, Саша некоторое время не шевелился: ему было страшно поднять голову и опять увидеть разорённую деревню.

Маленькая старушка, которую он впервые увидел сутки назад, теперь была для него единственным родным существом.

Федоска тронул его за плечо. Саша обернулся.

— Будет реветь, — проговорил Федоска почти прежним грубым голосом. Что делать-то будем? — озабоченно спросил Федоска.

Бабушка Ульяна тоже подняла голову и ладонью вытерла глаза. Саша взглянул на неё и всплеснул руками:

— Бабушка, — вскрикнул он, — а волосы-то у тебя!..

Косы бабушки, всегда аккуратно прикрытые платком, распустились и беспорядочно лежали по плечам. Но теперь они были совсем седые.

Старуха взяла в руку прядь волос, посмотрела на них и покачала головой.

— Бог с ними, — сказала она, — как ещё они на голове моей удержались. Чего я насмотрелась, нельзя вам того, ребятки, рассказать: вам ещё жить надо, а с того жить не захочется. Близнецов Дарёнкиных да Наталкиного Ванюшку в конопли я запрятала, накормила, спят они там. Мужики, которые на войну пошли, может, живы останутся. Отец твой, Федоска, тоже вернётся…

— М-м-м… — Лицо Федоски скривилось, он не сдержался и, отвернувшись, заплакал грубым, недетским плачем. Перестал так же внезапно, как начал, вытер глаза рукавом рубахи и обернулся к бабушке Ульяне с виду уже спокойный.

— Вернётся, — уверенно проговорил он и крепко стукнул кулаком по ладони другой руки. — Отец, он вернётся!

Федоска хотел ещё что-то добавить, но посмотрел по сторонам, отошёл и задумался.

Бабушка Ульяна встала, отряхнула юбку, осмотрелась, точно ища чего-то, и проговорила вполголоса:

— А ну, чтой-то у меня в кармане лежит…

Эта привычная фраза как будто сразу её успокоила: быстрые загорелые руки захлопотали около одного из карманов пёстрой юбки, и она протянула мальчикам ломоть чёрного хлеба.

— Уж знаю, что голодные, — ласково проговорила бабушка Ульяна.

Саша думал, что ему уже никогда есть не захочется. Но хлеб растаял во рту, будто его и не было, и тут-то есть захотелось по-настоящему. Федоска справился со своим куском ещё быстрее и, запрокинув голову, осторожно высыпал в рот крошки с ладони.

— Бабушка, ты нам хлеб отдала, а сама, наверное, не ела, — спохватился Саша.

Но старуха покачала головой.

— До еды ли мне теперь, — сказала она. — Ваше дело молодое. — И вдруг всплеснула руками: — Ой, малыши-то в коноплях уж не плачут ли?

— Ещё есть двое, тётки Алёны, — заговорил Федоска. — В печке сидят, мамку ждут. Как они туда только успели. Дед Никита тоже живой.

— Головушка бедная! — только и сказала бабушка Ульяна и, проворно вскочив на ноги, почти побежала по улице.

Вскоре она была уже на месте.

— Детушки мои! — протянула руки в глубь печки и через мгновенье прижала к груди маленькую, перемазанную и горько плачущую Маринку.

С Гришакой оказалось труднее.

— Мамка придёт, я буду её в печке ждать, — твёрдо заявил он.

Но материнский глаз старухи увидел следы слёз на замазанном сажей лице.

— Гришака, — ласково сказала бабушка Ульяна, — мамка к кому каждый день ходила?

— К тебе, — осторожно ответил мальчики попятился.

— Ну и опять ко мне придёт, — спокойно объяснила бабушка Ульяна. — Придёт и вас заберёт.

— А как не придёт? — с сомнением вымолвил Гришака. уже стоя около печки, но всё ещё держась рукой за шесток.

— Придёт, сынок, придёт. К кому ж ей прийти, как не к старой бабке? — И бабушка Ульяна осторожно отняла его руку от шестка. — А пока в конопли пойдём. Там теперь у нас дом, — докончила она, уже ведя детей по улице.

Лицо бабушки Ульяны теперь было перемазано сажей не меньше, чем у ребятишек, которых она прижимала к себе, но им ничто уже больше не казалось странным. Маленькая старушка сейчас была для них защитой от того невероятного, что обрушилось на Малинку с ясного осеннего неба. Даже Гришака, хоть и оборачивался на ходу, чтобы взглянуть на родную печку, доверчиво жался к юбке, потихоньку натягивая на себя одну из бесчисленных её складок, а маленькая Маринка как прижалась личиком к бабушкиной шее, так и не поднимала головы.

— Ребятки, а вы бегите к деду Никите да ведите его сюда, с ним посоветуемся, как нам дальше жить, — сказала бабушка Ульяна, обращаясь к Саше и Федоске. — Да по сторонам не глядите, — будет с вас и того, что видели.

— Сюда, дедушка, сюда, в самую середину, — показывал рукой Саша. — Мы все тут: бабушка и Гришака с Маринкой, и близнецы… Ну вот!..

Стебли конопли такой высокой стеной обступили маленькое пространство, на котором бабушка Ульяна устроила свой «дом», что Саша и Федоска не сразу нашли его, когда вернулись с дедом Никитой.

Дед успел отмыть кровь с лица и бороды. Один глаз его смотрел строго и печально, другой скрывала сине-багровая опухоль. Он стоял сгорбившись, захватив обеими руками пучки конопли, точно опирался на них, и смотрел вниз, на бабушку Ульяну. А она сидела на земле, тихо покачивая на руках маленького Ванюшку. К ней испуганно жались остальные дети.

— Жив, дед? — сказала она просто. — Садись к нам. Тут теперь наша хата и крыша.

Дед Никита постоял, покачнулся и, ломая пучки конопли, за которые держался, грузно опустился на землю. Обхватив голову руками, он молча стал раскачиваться из стороны в сторону, и упругие стебли раздвигались и смыкались вокруг него.

Наступившее молчание прервали близнецы. Оба беленькие и голубоглазые, они держались за руки и с опасением поглядывали на Гришаку и Маринку. Бабушка уже пробовала отмыть их в корыте, но от этого сплошная их чернота только превратилась в пятнистую.