Йенс Йенсен - Они пришли с юга

1 октября 1943 года немцы отключили все телефоны. Немецкие солдаты стали ездить по городу и хватать евреев. Из домов выволакивали целые семейства — мужей, жен, детей, дедушек и бабушек, их связывали по двое и гнали по улицам, точно скот. На вокзале пленников построили в длинную колонну. Они стояли на платформе, дрожа от страха, и ждали, что же с ними будет. Откормленные эсэсовцы поддерживали порядок в колонне, орудуя длинными кожаными кнутами, а также раздавая направо и налево пинки и удары прикладами. Мужчин отделили от их жен и детей.

Весь день несчастным пришлось стоять под проливным дождем, а немцы между тем ездили по городу и хватали все новых людей. Они забирали даже крошек двух-трех лет от роду и их тоже заставили час за часом стоять на платформе вокзала. Самых маленьких матери держали на руках, тщетно пытаясь защитить их от дождя и ударов эсэсовцев.

Немцы арестовали старого моряка, жившего в доме на заднем дворе. Они вытолкнули его из каталки, к которой старика пригвоздил суставной ревматизм, и под веселый солдатский гогот заставили калеку ползком добираться до грузовика, подгоняя его пинками. Жена моряка с рыданиями выбежала за ним, она даже целовала немцам руки, моля пощадить ее мужа. Но они отогнали ее пинками, и она без чувств упала на землю. А моряка швырнули в кузов грузовика, где уже лежали, тесно прижавшись друг к другу, несколько старых евреев, которых сорвали с больничных коек. Жители заднего двора видели, как моряк помахал им на прощанье изуродованной рукой.

Только поздно вечером, когда стемнело, с севера пришел состав для перевозки скота с вагонами, пропахшими хлоркой, и с колючей проволокой на окнах. Эсэсовцы втолкнули в каждый вагон по семьдесят пять человек и запломбировали двери снаружи. Поезд покатился дальше по Ютландскому полуострову и в каждом городе на своем пути забирал все новых пленников. А затем он направился прямо в Германию.

Наутро на первых полосах всех газет крупным шрифтом было напечатано официальное заявление немцев: «Теперь, когда евреи за свою враждебную немцам агитационную деятельность и моральную и материальную поддержку актов террора и саботажа изъяты из общественной жизни и лишены возможности непрерывно отравлять атмосферу, в ближайшие дни во исполнение пожеланий широких кругов датского населения будет начато освобождение интернированных датских солдат».

Три ночи кряду Якоб не раздевался. Придя с работы, он спал час, иногда даже полчаса, и всякий раз за ним снова приходил Фойгт.

Только поздно ночью он возвращался домой, усталый и измученный, и поджидавшая его Карен тотчас принималась хлопотать, собирая ужин. Просыпался Мартин и тоже прибегал в кухню. Примостившись в кресле, он дрожал от холода и любопытства. Серая щетина, покрывавшая щеки отца, отросла почти на полсантиметра, глаза все время были красные от ветра и от недосыпания. На лице пролегли глубокие морщины, точно высеченные резцом.

Вот и сегодня Якоб начал жадно есть, но быстро отодвинул тарелку в сторону. Достав из кармана какой-то мешочек, он бросил его на стол.

— Здесь кофе, — сказал он, — настоящий кофе. Мне дала его в подарок одна старушка. Эти люди хотели также дать мне денег, но я не взял.

Отец закурил, дым двумя плотными струями повалил из его ноздрей, он потер рукой небритую щеку и спросил, не хочет ли Мартин вернуться в постель. Карен крикнула ему из кухни:

— Ну как, удалось вам сегодня кого-нибудь переправить?

— Знаешь, мы смогли достать одну-единственную лодку: после того как эти немецкие свиньи застукали в открытом море двух рыбаков с евреями на борту, лишь немногие решаются помогать нам. Да и трудно осуждать людей за это, ведь ради такой прогулочки через Каттегат они рис «куют каждый раз и лодкой и даже жизнью!

— А ты? Разве ты не рискуешь жизнью? — горячо подхватила Карен.

— Гм, что ж, я совсем другое дело.

— Много их еще осталось? Таких, что с маленькими детьми? — снова спросила Карен.

— Да, еще несколько семей, в том числе сапожник Брехт, у него полугодовалый малыш, они все прячутся на сеновале. Сегодня он прямо-таки вцепился в меня; пришлось обещать, что мы переправим их завтра ночью. Что еще я мог сказать? Они совсем обезумели от страха. В Хадсунде целая семья покончила с собой только потому, что ее не переправили в тот вечер, когда было обещано.

— Да, да, — вздохнула Карен. — Боюсь, как бы не стало еще хуже. Мартин, достань-ка чашки, я налью тебе настоящего кофе, ты, верно, уж и забыл, каков он на вкус.

Якоб закурил новую сигарету.

— Вчера немцы схватили двух евреев, — сказал он. — Их прятал у себя учитель гимназии. Бедняг они угнали куда-то, а учителя застрелили, предварительно поизмывавшись над ним: они заставили его обхватить руками раскаленную печь…

— Будь осторожен, Якоб! Подумай о нас…

— Им не взять меня живьем, но уж если я попадусь, то постараюсь отправить на тот свет побольше этих мерзавцев!

— Я знаю, что ты это сделаешь, Якоб, — мягко проговорила Карен.

Вошел сонный Вагн.

— Вот как, ты уже вернулся, отец, — буркнул он.

— Возьми чашку, я налью тебе настоящего кофе, — сказала Карен.

— А если бы я не проснулся, не видать бы мне такого лакомства? — спросил Вагн.

— Уж как-нибудь не обидели бы, сам знаешь, — рассмеялась мать.

Когда пили кофе, Вагн вдруг проговорил, словно только сейчас проснулся по-настоящему:

— Отец, ты, конечно, слышал про того учителя, которого вчера застрелили…

— Слыхал.

— Его выдал парень, что живет по соседству. Он держит столовую для немецких солдат. Его зовут Нильс Мейер.

— Вот как, Нильс Мейер?

— Да, ты его хорошо знаешь. До войны он был коммивояжером — торговал всякой всячиной. А теперь он взялся за другие дела; мне говорили, что он пришел вместе с немцами на квартиру к учителю и измывался над евреями почище самих фашистов.

— Ты уверен, что именно он их выдал?

— Да, уверен. Я ведь часто бываю в том квартале, у меня там много клиентов.

— Я должен знать это совершенно точно.

— Есть свидетели, которые видели, как он целый день околачивался у дома учителя и что-то высматривал. А вечером он сел на велосипед и уехал, а затем уже вернулся вместе с немцами. Потом, после смерти учителя, он пробрался в его квартиру и украл картины, которые там были, столовое белье и еще многое другое и потом все это перепродал.

— Гм… вот как, — проговорил Якоб.

Немного погодя Карен сказала:

— А теперь пошли спать, тебе надо вздремнуть часок-другой перед работой.

Якоб тотчас же заснул глубоким тяжелым сном, похожим скорее на обморок, но Карен еще долго лежала в темноте с открытыми глазами. Мартин слышал, как она ворочалась с боку на бок и вздыхала.