Йенс Йенсен - Они пришли с юга

— Крепкая у тебя вера, Фойгт… — ласково сказала Карен. — А теперь давайте варить кофе. Только бы спиртовка не подкачала…

Выпив кофе, Фойгт ушел. Пора было ложиться спать. Карен постелила Мартину на полу, больше лечь было негде. Якоб запер дверь тяжелым засовом, затем открыл окно и положил на подоконник сверток, в котором были рабочий халат, пара обуви, деньги и револьвер. Если ночью явится гестапо, он убежит с чердака по крышам.

Только они уснули, как гул мощных взрывов прокатился над городом, в домах вылетели оконные стекла, с крыш посыпалась черепица, небо озарилось красным отсветом пожара. Вскочив с постели, Якоб, Карен и Мартин увидели в окно, что горит центральная часть города. Старый городской театр, редакция газеты «Дагбладет», магазины и рестораны были обращены в развалины, огромные языки пламени плясали над ними.

— Это месть фашистов, — сказал Якоб.

В мерцающем красном зареве резко выделялось его лицо с крупным орлиным носом, серыми глазами и суровым ртом. В этот миг отец Мартина походил на индейского, вождя.

На следующий день спасательная команда начала выкапывать из-под развалин трупы погибших. Их вынесли на улицу и, уложив в ряд на тротуаре, прикрыли, как могли.

Мартин ехал по городу на новом велосипеде, который дал ему Борк. Притормозив, он увидел, как спасательная команда выкопала два трупа из груды камней, которая еще вчера называлась обувным магазином. Это были фрекен Исхей и хозяин. Видно, они опять миловались в задней комнате, и стены рухнули на них. Тела их положили рядом с другими трупами и накрыли простыней.

Так он и лежал теперь — человек, которому ни до кого не было дела — ни до евреев, ни до нацистов; тот самый, что говорил: пусть другие дерутся и убивают друг друга, а мне на все наплевать. Выходит, тот, кто прячется от жизни, кто хочет быть в ней сторонним наблюдателем, все равно расплачивается за зло, которое творят другие.

К рождеству 1944 года немецкий генерал фон Рунштедт предпринял наступление на Западном фронте. Немцам удалось прорвать фронт союзников, и в начале января американским войскам пришлось туго.

В связи с этим ускорили свое весеннее наступление русские. Красная Армия лавиной обрушилась на германские войска, в несколько недель освободила Польшу и прорвалась к Одеру. Отсюда русские повели свою мощную атаку на Берлин. Стремясь задержать русских, немцы перебросили на восток подкрепления с Западного фронта. Рождественское наступление фон Рунштедта захлебнулось.

Возобновив продвижение вперед, американцы прорвались к Рейну, их нескончаемые танковые колонны шли по мостам, которых немцы не успели взорвать.

На востоке вдоль реки Одер русские сконцентрировали десятки тысяч тяжелых танков, огромные артиллерийские силы и миллионы солдат. За два года солдаты Красной Армии отбросили нацистские орды на три тысячи километров по фронту протяженностью в тысячу километров. Теперь они подошли к конечной цели великого похода — к воротам Берлина.

Две сильнейшие армии, равных которым не знала история, точно две гигантские железные клешни, сомкнулись вокруг преступного нацистского государства. В подвале имперской канцелярии Гитлер скулил, как паршивый пес, учуявший близкий конец.

В Дании патриотов привязывали к деревянным столбам и убивали. Предатели из «вспомогательной полиции» хватали случайных прохожих на улицах и в переулках, в парадных и на лестничных площадках и расстреливали на месте. И все же каждую ночь взрывались бомбы на предприятиях, выполнявших заказы вермахта.

Борьба за свободу переросла в настоящую партизанскую войну, патриоты сплошь и рядом досаждали немцам средь бела дня.

Железные дороги вышли из-под контроля немцев; хотя повсюду вдоль полотна стояли немецкие часовые, бомбы летели одна за другой, точно бусинки с лопнувшей нитки.

Агентурная сеть гестапо тоже начала таять — многих шпиков уничтожили патриоты. Беспощадная борьба вошла в быт. Люди не оплакивали свою долю, лишь жадно ловили любой проблеск надежды. И хорошо, что они не позволяли себе раскисать, потому что надо ведь было жить и делать свое дело, хоть их душила безработица и голод, хоть их подстерегали грабители и убийцы, безнаказанно орудовавшие в городе.

Тяжелее всего было переносить голод. Фашисты вывозили из страны все продовольствие; датчане толковали: один лишь сухой хлеб да картофель остались нашим детям, а скоро, видно, и того не станет…

— Не знаю, как бы я прокормила вас, если бы не Пия, — часто говорила Карен.

Пия всякий раз, зайдя навестить будущую свекровь, приносила с собой разную снедь.

— Вот яйца, — объявила она на этот раз, вынимая продукты из сумки, — а вот немного деревенского масла. И вот еще курица. Вагн велел кланяться вам и передать, что он сам зарезал и выпотрошил ее.

И Пия положила на стол жирную курицу.

— Какое богатство! — радостно сказала Карен. — Какая роскошь, просто глазам своим не верю. Да только, девочка дорогая, чем же мы сможем отплатить тебе за все? Ведь ты всегда что-нибудь нам приносишь.

— А ты угости меня чашкой кофе, вот и будет мне награда, — смеясь, отвечала Пия.

— А как поживает Вагн? — спросила Карен, расставляя на столе чашки.

— Ему у нас хорошо. Отец с матерью полюбили его, он мог бы, конечно, заняться хозяйством и жить, как все люди, но такая жизнь не по нем… Только бы скорее кончилась война, мы сразу поженимся и опять станем работать!..

— Ничего… все еще обойдется, вот увидишь.

— На днях я присмотрела такое славное маленькое кафе, просто золото. Но потом я подумала, что хозяином должен быть Вагн, а ему сейчас нельзя просить лицензию. Одним словом, пока об этом нечего и мечтать.

— Знаешь, Пия, мы не ели курятины вот уже три года, представляешь, как обрадуются мужчины…

— О боже мой, так ешьте на здоровье, курица хорошая, вскормлена на чистом зерне. А еще отец велел сказать, что скоро зарежет свинью, и тогда уж я принесу вам кусочек получше.

— Все-таки, Пия, мне хотелось бы заплатить за все продукты. У нас есть деньги, хоть Якоб сейчас и не может работать; ведь его товарищи складываются и приносят ему, вот какие они славные!

— И не думайте о деньгах! Мы сидим там у себя на хуторе в покое и тепле, да и едим досыта, а вам чего только не приходится переживать! — сказала Пия, но вдруг осеклась, точно язык прикусила. Карие глаза девушки остановились на портрете Лауса; портрет висел на стене, и под ним всегда стояла ваза с цветами. Смущенно одернув на себе платье, Пия нараспев проговорила:

— Как только кончится война, мы с Вагном поженимся, у меня уже и приданое готово. А пока Вагн в безопасности, можешь за него не тревожиться.