Владислав ШУРЫГИН - ВОЗЬМИ МЕНЯ С СОБОЙ

«Я люблю тебя» — я забыл вкус этих слов. Я забыл их сладкую горечь, их муку и страсть. Я все это похоронил на самом дне души. И вот я их опять слышу. И мне опять сладко и горько.

Я не хочу, чтобы меня сейчас кто-то любил. Я не хочу никому причинять боль. И тем более этой нежной красивой девочке, словно выпорхнувшей сюда из мультика. У меня нет слов. И потому я ищу губами ее губы. И мы вновь забываем обо всем...

Все началось две недели назад. Сергей и Игорь буквально не вылезали из госпиталя, обхаживая «доктора Злату». Я же, спокойно решив не участвовать в этой гонке, по причине отсутствия какого-либо желания, вечерами заходил к Марко пропустить стаканчик-другой и поболтать ни о чем. Мы пили вино, самогон, наливку, что посылал нам в тот или иной вечер Бог, и я лишь иногда дружелюбно и спокойно здоровался с «доктором Златой», с удовольствием разглядывая ее нежное тонкое, чуть скуластое лицо. Однажды вечером она подошла ко мне, когда я курил на крыльце, и, приподнявшись на носки, вдруг взъерошила мои волосы. Даже не взъерошила, нет, ее ладонь скользнула в них, как в ручей, коснулась их, как касаются чего-то очень хрупкого.

— Шелк, — сказала она с каким-то незнакомым теплом в голосе. — Русский шелк.

Потом повернулась и ушла в дом. Я остался удивленный и растерянный.

Волосы свои я никогда ничем особенным не считал. Светлый, выгоревший на солнце, кудрявый. Ничего такого. И вдруг — шелк... Разве что светлый? Сербы почти сплошь брюнеты и шатены — в «память» о турецком иге. И в отряде у нас тоже, как на подбор, все темноволосые. Я да Юра Непрядва — блондины. Правда, Юра только наполовину блондин. А наполовину уже гол, как колено. Волосы у него светлые и редкие, не оставляющие сомнений в том, что спешат расстаться с его головой...

...Потом трое суток мы были в горах. Там проходит линия фронта. Сюда, в эту долину, вот уже больше двух месяцев рвутся части хорватов и мусульман. Долина особое место — здесь есть нефть. Единственная нефть на всей этой земле. И тот, кому она достанется, станет хозяином положения. Победителем. Вот уже пять столетий здесь живут сербы, но после раздела Югославии край этот стал юридически принадлежать хорватам. Им были больше не нужны тут сербы, и началась война. Война идет уже больше трех лет. С переменным успехом. То сербы, собравшись силами, отбрасывают хорватов и мусульман за горы, то хорваты с мусульманами, вооружившись до зубов, щедро поставляемым с Запада оружием, громят сербов и рвутся сюда.

Сейчас как раз такой момент. Два месяца назад регулярная армия Хорватии, нарушив все договора о перемирии, сметая жидкие наблюдательные посты ООН, одним броском захватила почти две трети Краины. В те дни я прилетел сюда. Прилетел добровольцем.

В военном прошлом я сапер. Дослужился до сержанта. В Афгане в 1982 году снял свою первую мину и первую мину поставил.

Когда вернулся из Афгана, думал: все, больше форму вовек не надену. Навоевался! Тут, кстати, перестройка началась. Решил с двумя лучшими друзьями попробовать открыть свое дело. Взяли в аренду кирпичный заводик в Подмосковье. Начали разворачиваться потихоньку. Деньжата кое-какие появились. Но вместе с ними появилось и отчуждение. Из трех друзей-неразлейвода, стали мы постепенно сначала «партнерами», а потом врагами. Деньги встали между нами. Один из нас хотел дальше расширять дело. Строить новые цехи, укрупнять производство. Другой мечтал собрать денег и махнуть на Запад, где жила уже половина родни. Третий просто хотел жить безбедно и ни о чем не думать. Кто из нас кто — не важно.

Закончилось все страшно. Один решил убить другого. Нанял убийцу. Да сорвалось дело. Не убил — ранил. После недолгого следствия взяли его. Дали срок. Тот, кто остался в живых, озлобился, замкнулся. Третий тянул все на себе. Завод, дела, бумаги, налоги. Но в конце концов и ему все это надоело. Продал он свою долю каким-то ловкачам, подвернувшимся под руку, и пошел, что называется, куда глаза глядят.

Давно это было. Очень давно...

В Сербию меня взял мой сослуживец. После Афгана его жизнь так и осталась связанной с войнами. Где добровольцем, как он говорил «за идею», где «за деньги», он прошел все войны на территории бывшего нашего Союза. Числился в нескольких розысках, хранил дома какие-то полукустарные медали, отлеживался в госпиталях после ранений. При всем этом он был бессребреник и хлебосол, готовый последнюю тысячу истратить на друзей.

Он и сказал мне, что улетает сюда с отрядом добровольцев. Война эта была, по его словам, «за идею». И, недолго размышляя, я попросился с ним. В конце концов, что меня ждало в Москве? Пустой дом, в котором воют по ночам несбывшиеся надежды, неисполненные обещания.

Работа, которая, кроме ежемесячной хорошей пачки купюр, не приносит никакого удовлетворения? Пара симпатичных девиц, которым нравится моя молодость, щедрость и за которые они не против расплатиться со мной тем, что всегда с ними. И так год за годом до конца?

На все сборы мне хватило двух дней...

Так я опять попал на войну. Но это был уже не Афган. Не было грозных генералов, не было гор техники, оружия. Не было «дембелей», наград, воров-прапорщиков. Не было гнетущего чувства того, что ты просто винтик, деталь огромной боевой машины, которая, не замечая тебя, исполняет свою работу, круша, уничтожая, убивая живой, созданный людьми мир.

Эта война была другой. И для нее каждый, кто взял в руки оружие, был героем. И все были равны в этом добровольном выборе судьбы. Здесь операции чаще всего рождались не на картах высокоумных стратегов в далеких штабах, а делались нашими руками среди вершин, ущелий, лесов. Это не «мегавойна», где полк, дивизия — пылинка, мгновенная, как осенний лист.

Здесь наш отряд — целое соединение, которому уже несколько недель принадлежат десятки километров земли, живущей без войны за нашей спиной. И мы возвращаемся туда с передовой, как возвращаются домой. Нас встречают надеждой и почитанием. Нас встречают терпким холодным вином и жареным душистым мясом. Нас встречают поцелуи и страстные объятия женщин, истомившихся страхом за нас и нежностью к нам.

Это «правильная» война.

И теперь эта война вдруг подарила мне женщину. Злату. Я ничего не просил от этой земли, я хотел только отдать ей свою способность убивать ее врагов, уничтожать их танки, автомобили. Я хотел просто почувствовать себя кому-то нужным, я хотел почувствовать себя сильным рядом со слабыми. Большего мне не требовалось. Я не искал восторженных, нежных взглядов местных, с виду совсем восточных, томных горячих женщин. Я давно не мучался мужским невнятным томлением ночами, когда уже без горечи и ревности знал, что далеко-далеко в России та, моя, дарит свои ласки другому. Мне было все это давно безразлично.