Михаил Ильин - Ради жизни на земле-86 (сборник)

— Да, Гарип, изменила тебя новая власть, изменила, — покачал осуждающе головой тот. — Были времена, когда за трое суток охоты я от тебя и слова не слышал, а тут…

Башир почти вплотную приблизился к Гарипу.

«А ведь ты сам здорово изменился, — подумал старик, вглядываясь в главаря банды. — Обрюзг, лицом построжал, зверь в тебе проглядывается».

— Эй вы, там, в мечети! — прогремело в полумраке. — Слушайте все! Долго еще намерены отсиживаться? Подумайте о себе. Вы окружены…

— Махмуд! — прошептал Гарип, узнав голос партийного вожака.

— По местам! — прорычал Башир, и каждый из этой разношерстной толпы бросился в разные стороны.

— Стрелять только по моей команде! — крикнул вдогонку Башир. Посмотрев на Гарипа, недобро ухмыльнулся: — Зря сюда пожаловал, очень зря. — Оглянулся, поискал кого-то взглядом. — Саид! — позвал одного из бандитов. — Займись стариком. Он слишком долго здесь находился и слишком многое увидел.

— Башир, ты просвещал голову в разных странах, и тебе известно, что нет на земле силы, которая бы остановила восход солнца. Так знай, что нет и той силы, которая бы спасла тебя, стаю твоих шакалов.

Гарип хорошо видел, как вздрогнул, съежился от его слов главарь, быстро оглянулся.

— Твоя голова, старик, тоже не песком набита, — осклабился он. — И я помню, как ты мне давал советы, как учил жизни. Не забыл и строки корана, которые гласят: «Кто хочет, пусть теряет, кто хочет, будет неверным». Так вот, я не хочу терять то, что имел, не желаю оставаться неверным. И ради этого пойду на всё… — Башир уже не говорил — кричал. Последние слова адресовал Саиду: — Почему медлишь, осел?!

— Шевелись! — спохватился тот и ткнул Гарипа прикладом.

Гарип покачнулся, хотел сказать на прощанье что-то резкое, злое, но, скользнув взглядом по лицу бандита, поразился. Перед ним стоял один из царандоевцев, который не так давно вместе с Хамидом выслушивал его, Гарипа, когда он рассказывал им о случайной встрече с Ахмедом.

— Да как же это ты?.. — начал было Гарип, но не договорил, с презрением отвернулся.

— Выбрось его из мечети, — приказал Башир.

Стоявший у двери коротконогий душман замешкался.

— Быстрей! — рявкнул Саид и сам бросился к засову.

Гарип молча смотрел на дрожащие от волнения руки бандита.

— Как у вора, — вслух произнес и усмехнулся в лицо побагровевшему Саиду.

— Ну ты, — прошипел в ответ тот и сильным пинком вытолкнул старика из мечети.

…Солнце уже высоко поднялось над кишлаком. Но на его улицах стояла глухая тишина. Все вокруг будто вымерло. Нет, это только казалось. Жизнь брала свое. Она продолжалась, заявляла о себе далеким, едва слышным женским плачем, всплеском детского крика, лаем собак. Напоминала и тускло поблескивающими стволами автоматов, выглядывающими из-за стен дувалов, рябых от следов пуль. Оттуда на Гарипа с тревогой и надежной глядели десятки глаз. С тревогой потому, что старик находился рядом со смертью. С надеждой, веря, что, может, она не коснется его, не поднимется у душманов рука на человека, который желал им добра.

Гарип, опустив голову, сделал один шаг, другой, отдаляясь от мечети. Горько было у него на душе. Он зря рисковал, его не поняли, а значит, скоро снова прозвучат выстрелы и прольется чья-то кровь. И они прозвучали. Только намного раньше, чем Гарип ожидал. Ему оставалось пройти совсем немного, и он был бы в безопасном месте. Но Гарип медлил. Шел тяжело, словно нес на своих плечах огромный камень. А затем вдруг обернулся к мечети, шепча про себя проклятия тем, кто остался в ней, тому, с кем когда-то был близок, кого учил меткости стрельбы, законам охоты, но так и не смог научить законам жизни, человеческой доброте. И, наверное, эти проклятия были услышаны — в ответ ударили автоматные очереди. Стоившая веками мечеть покачнулась, поплыла перед глазами, устремляясь куда-то в лазуревую высь утреннего неба, и сам Гарип устремился вслед за нею.

К старику бросились из-за настороженных дувалов.

— Башир… Там Башир… — шептал он, чувствуя, как невидимая скала давит ему грудь. Последними усилиями попытался отодвинуть ее, приподняться и хоть на мгновение взглянуть, нет ли рядом любимого внука, посмотреть на его лицо, но так и не сумел…

— Гасан! Они выходят! Ты посмотри, Гасан, они сдаются! — взволнованно, словно не веря себе, прокричал Махмуд.

Акрамов услышал голос Бари еще издали. Он уже успел дважды объехать кишлак, встретиться с Салием, расспросить его о Гарнике и вернуться к мечети, где засела часть недобитых душманов.

— Ты посмотри… — звал звонкий от напряжения голос Махмуда.

Спрыгнув с брони, Наби взглянул в сторону мечети. Потемневшая от времени, дождей и дыхания «афганца», массивная дверь уже была распахнута настежь, из нее поодиночке выходили душманы. Неуклюже подняв над головой руки, глядя себе под ноги, они с опаской приближались к дувалам, каждое мгновение ожидая выстрелов.

— Один, два, три… — монотонно считал учитель Нулла.

— Вот и всё, — устало вздохнул Наби и спиной прижался к нагретой солнечными лучами броне. — Кишлак может жить спокойно. Да и нам в самый раз отдохнуть. Такая ночь позади.

Он прикрыл глаза.

— Что с вами, товарищ старший лейтенант? — с тревогой в голосе спросил сержант Ильюх.

— Ничего, — успокоил его Наби.

— Может, воды? — участливо спросил Кичко, и Акрамов увидел перед собой брезентовый чехол фляжки.

— Спасибо, ребята, — улыбнулся Наби. — Просто мне кое-что вспомнилось…

А вспомнилось ему многое. И прежде всего — минувшая ночь. Черная для дехкан и такая трудная для его подчиненных… Он выполнил приказ комбата. Помог Гарнику, которого трижды атаковали душманы. Не оставил в беде и сам кишлак…

И еще вспомнилась Наби первая встреча с Аслановым. Не случайно вспомнилась. О ней напомнило не только последнее письмо от бывшего комбата, в котором тот слал ему привет, напомнила и минувшая ночь.

— То, что сами решили начать службу здесь, в Афганистане, хорошо, — говорил Асланов, цепко всматриваясь в почти мальчишеское лицо лейтенанта, погоны которого еще не выжгло жгучее солнце полигонов. — Мне тоже по душе трудности. С них и сам начинал офицерскую биографию. Они раскрывают человека во всей полноте. И не с годами, а сразу. Месяц-другой, и человек как на ладони. Кто сильный, кто слабый, кто горит, а кто тлеет. Но здесь трудности особые. Они называются одним словом — специфика. Сложная, скажу, эта штука. Сразу все и не объяснить. Нужно время. Оно у нас будет. А пока знай, здесь все иначе. И ритм жизни иной, и ход занятий другой. Боевые приказы намного короче, ибо порой времени в обрез, а марш-броски значительно длиннее. Специфика, лейтенант, специфика. И время «Ч», о котором столько вам говорили на занятиях, не всегда известно. Оно может наступить в любую минуту, ибо в любую минуту может ударить из темноты, из-за скалы или бархана выстрел. Это время «Ч» должно быть у каждого из нас, несущих здесь службу. О боеготовности говорю, лейтенант, о внутренней боеготовности каждого — офицера и солдата. О готовности в любой миг отразить удар.