Мицос Александропулос - Ночи и рассветы

Когда Космас старался уяснить себе, почему она никогда не вызывала его сочувствия, он вспоминал о своем однокласснике, который первым начал его обрабатывать. Возможно, немалую роль сыграла именно личная антипатия к этому парню… Но потом на смену ему пришли другие, и они опять-таки не сказали того, чего Космас ждал. Все они ополчились против врага, который не причинил ему никакого зла, и мирились с явным врагом, предавшим родину опустошению.

Однажды он нашел в своей парте подброшенную кем-то коммунистическую книгу, начал читать — и забыл все на свете. Первые же слова — «равенство», «социальная справедливость» — безраздельно захватили его. Но, не успев перевернуть страницы, он раз десять натолкнулся на слова «революция», «диктатура», «гражданская война». С благоговейным трепетом Космас устремлялся навстречу благородной и миролюбивой богине Равенства; но с той же силой он отшатывался, когда видел на потемневшем горизонте насилие и кровь. А любая война была для Космаса кровопролитием и всякая диктатура — насилием. Когда-то его покойный отец просил Марантиса позаботиться о сыне своего хорошего друга, коммунисте, которого угнали в ссылку. Марантис ответил: «Они безумцы и маньяки, хотят насильственно привести нас в рай, предварительно подвергнув пыткам в аду». Эта фраза глубоко запала в память Космаса. Вот именно: в светлый рай после того, как мы сгорим в огне черного ада. Цель велика и священна, но средства ужасны.

Так он поставил тогда точку на этой странице своей жизни.

Но разве это была точка?

Космас учился в первом классе гимназии, когда к нему пришла первая любовь. Он сидел на последней парте и мог не отрываясь смотреть на нее. Но ей было трудно оглядываться, и, подыскивая для этого какой-нибудь предлог, она раздавала направо и налево свои тетради и карандаши. А на переменах немного задерживалась, чтобы пропустить его вперед. Она была красивее всех. И имя у нее тоже было самое красивое — Янна.

Ученический мирок строил козни. Во главе девочек стояла Феодора — высокая тощая девица с длинными косами; ей уже давно пора было замуж, но она все еще не могла вызубрить теорему Пифагора. Госпожа Гликерия посадила ее отдельно на первую парту. Мальчиков возглавлял Карадивас. Любимой забавой для него было набить карманы конопляными семечками и ловко подбрасывать их в коридоре под ноги госпоже Гликерии, чтобы она поскользнулась и села на пол. Оба главаря поделили сферы влияния, и ничто не могло произойти без их санкции. Переписка вождей не прерывалась. Почтовая связь лихорадочно обслуживала последнюю парту, где находилась ставка Карадиваса, и первую, где под строгим надзором госпожи Гликерии сидела в одиночном заключении Феодора. Посягнуть на тайны этой переписки не смел никто. Если же такие случаи бывали и виновником оказывался мальчик, то Карадивас моментально карал его. Виновник получал дюжину тумаков, а его имущество конфисковалось. Если виновник оказывался в лагере Феодоры, она принимала свои меры. Эти меры были более гибкими: Феодора не опускалась до избиения и грабежа, зато виновница должна была приводить в порядок ее тетради, готовить за нее задания по рукоделию и решать задачи. Если же дело доходило до предательства, то к какой бы сфере ни принадлежал фискал, его ожидали страшные унижения. Оба вождя были неумолимы. Правда, Феодора в этих случаях умывала руки: своих подданных она передавала на суд беспощадному Карадивасу. Вот в этой-то переписке вождей были однажды зафиксированы имена Янны и Космаса. Неусыпный глаз госпожи Гликерии заметил, как Феодора передала записку девочкам второй парты. Учительница поднялась с кафедры, держа в руках железную линейку.

— Сюда! — рявкнула она, потрясая линейкой. — Сюда, Скуларику!

Несчастная Скуларику, тщедушное, болезненное создание, перевела взгляд с учительницы на Феодору, глаза которой метали могший, и без колебаний приняла решение.

— Что, госпожа? — спросила она, подняв на учительницу невинные глазки.

— Дай сюда, Скуларику!

— Но что, госпожа?

— То, что тебе передала Адамопулу.

— Адамопулу ничего не передавала мне, госпожа. Линейка описала грозную траекторию и с таким грохотом опустилась на парту, что класс содрогнулся. Но глаза Феодоры по-прежнему метали молнии, и Скуларику не сдавалась.

— Ну? — спросила Гликерия. Скуларику не ответила.

Тогда госпожа Гликерия приступила к следующему этапу следствия. Она перешла к обыску. Сначала она разомкнула кулачки девочки, потом вывернула наизнанку ее карманы и высыпала на парту содержимое ее портфеля. Записка была найдена. «Завтра, — писала в ней Феодора, — в четыре часа пополудни в храме святого Афанасия состоится венчание Янны и Космаса. Будут присутствовать все родственники и друзья».

Директор гимназии, добрый старичок, в том году уходивший на пенсию, не дал хода делу. Он вызвал Феодору, по своему обыкновению отвесил ей пару шлепков по мягкому месту, и на этом все окончилось. Окончилось для всех, кроме двоих…

Космас и Янна были соседями. Между их домами лежал пустовавший строительный участок, и Космас видел из своего окна, как Янна сидит у стола и делает уроки. Так прошло три года. До ее отъезда.

Матери у Янны не было. Она приехала в провинцию вместе со своим отцом Павлом, который вскоре поступил на работу в сапожную мастерскую. Он слыл хорошим мастером. Приветливый, спокойный человек, высокий, стройный. Космас видел его почти каждый день, когда он проходил мимо их дома. Утром Павел шел на работу, вечером возвращался, нагруженный покупками. Он жил вдвоем с Янной. Вскоре после их приезда Космас услышал, как женщины называют мастера Павла масоном. В те дни умер единственный сын владельца мастерской, в которой работал Павел, и женщины говорили, что мастер участвовал в похоронной процессии, но в церковь не вошел, а ждал снаружи и потом снова присоединился к шествию, направлявшемуся на кладбище. Слухи долетели до школы, и обнаружилось, что Янна по воскресеньям не ходит в церковь. Многие перестали здороваться с мастером, он же здоровался со всеми.

Напротив дома Космаса жила госпожа Аврокоми, очень набожная женщина. Ее старший сын Алексис пошел в дьяконы. Госпожа Аврокоми часто приходила к матери Космаса шить на ее машинке. Едва завидев проходящего мастера Павла, она начинала креститься: «Господи, помилуй!» Однако вскоре вслед за первой произошла вторая история, которая решительно изменила настроение граждан.

В тот год два больших несчастья обрушились на маленький городишко — пожары и банкротства. Горели склады, дома и магазины разорившихся купцов. Они застраховывали все имущество и в критический момент предавали его огню. Иначе банки конфисковали бы и дома, и магазины, а кредиторы засадили бы их в тюрьму. А так они получали страховку, кое-как улаживали свои дела и сохраняли престиж. Получалось, что пожар спасал купцов от банкротства, а банкротства спасали город от пожаров.