Костас Кодзяс - Закопчённое небо

Патефон продолжал играть. По лицу своего любовника Фани прочла его мысли.

— О-ля-ля! — воскликнула она и завертелась под музыку.

Фани развязно поклонилась Илиасу, приглашая его танцевать. Халат у нее распахнулся. Илиасу хотелось посмотреть на ее обнажившуюся грудь, но он не мог отвести взгляда от Бакаса, помешивавшего угли. Иной раз, в минуты недовольства собой, Илиаса злило, что он слишком совестливый и нерешительный. И тогда он отваживался на поступки, поражавшие его самого…

Так и сейчас он вдруг встал и обнял Фани.

— Давай потанцуем, — сказал он с наигранной веселостью.

Бакас испуганно посторонился, освобождая им место.

— Помедленней, у меня голова закружилась, — воскликнула разгоряченная женщина.

Вещи Фани занимали всю комнату. У стены стоял ее шкаф, повсюду валялись платья, халаты, красовались вазочки, флаконы. Лишь в углу на гвозде скромно висели старые брюки и кепка Бакаса. В комнате всегда пахло крепкими духами. Когда Бакас, грязный и потный, возвращался с работы, он чувствовал неловкость, не зная, где ему стать, куда сесть. Патефон замолчал.

— Еще раз ту же пластинку, — попросил Илиас.

— Погоди, сейчас заведу, мой мальчик. — Она обратилась к мужу: — Раз не идешь в кофейню, не путайся хоть под ногами.

— Я пойду, — сказал Бакас вставая.

Не спеша надел он кепку и вышел из комнаты, не посмотрев ни на жену, ни на ее любовника. Как только за ним закрылась дверь, Фани крепко обняла Илиаса.

— Наконец-то!

— Лучше бы мне уйти.

— Молчи, глупенький! Что с тобой?

— Я угорел немного от жаровни.

Она больше ничего не сказала. Ее чувственные полные губы со страстью впились в рот Илиаса…

Илиас посмотрел на свою одежду, в беспорядке валявшуюся на стуле. Он аккуратно расправил смятый пиджак и стал одеваться. От внезапного отвращения тошнота подступила у него к горлу.

— Давай поужинаем вместе, — предложила Фани.

Ему было видно в зеркало, как она одевалась. Вот шелковая комбинация заскользила по ее телу, прикрыла голые бедра. До какого бесстыдства она дошла: принимает его у себя в доме!

— Нет, я ухожу, — резко сказал он.

— Почему?

— Мне надоело.

— Хочешь, я принаряжусь и пойдем куда-нибудь вместе?

— Сиди уж, не дразни меня.

— Ты сердишься, мой мальчик?

Фани еще раз поставила ту же самую пластинку. Ее красный халат закружился по комнате.

— Запрут тебя на сорок дней в казарме, вот будешь беситься! — Она захохотала и, подойдя к Илиасу, поправила ему галстук. — Я приду тебя проведать, золотко мое!.. Да что это с тобой?

— Не дразни меня, я же сказал тебе! — закричал разъяренный Илиас.

— Ну ладно, ладно. Все вы, мужчины, одинаковы…

Илиас бросился к двери, распахнул ее и остолбенел: перед ним на ступеньке стоял Бакас и смотрел на него своими глазами-бусинками.

— Там что, есть кто-нибудь? — спросила Фани.

«Значит, он не пошел в кофейню? Здесь, за дверью, простоял столько времени! Если он ждал, чтобы потребовать у меня объяснений, то это его право. Ах, к черту все! Так даже лучше!» — подумал Илиас, вынимая руки из карманов.

Пропуская его, Бакас испуганно посторонился. Втянув голову в плечи, Илиас проскользнул мимо него, как вор.

Патефон все играл и играл. Бакас вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Он стоял, весь дрожа, не зная, что сказать.

— Ты все-таки заявился? — спросила равнодушно Фани, расчесывая волосы.

— Я не уходил.

— Что это значит?

Бакас мялся.

— Говори же! — приказывала Фани, и лицо ее стало жестоким.

Некоторое время он тупо смотрел на нее. Потом перевел взгляд на ободранный нос своего правого ботинка и вспомнил о соседских ребятишках, с которыми он играл иногда в футбол на лужайке. «Мальчишка, что живет напротив, Мимис, станет когда-нибудь первоклассным вратарем», — подумал он, продолжая молчать. Если она привела сюда Илиаса, значит, решила бросить его, своего мужа. Стоит ему сказать хоть слово, как она заявит: «Забирай свои штаны, грязные ботинки и проваливай отсюда! Проваливай!» А этого как раз он больше всего боялся. Его мучила мысль о том, что он может ее потерять.

Фани запустила в него щеткой. Удар пришелся по колену, и Бакасу стало больно.

— Если ты мужчина, раскрой рот! Ну, давай же, что ты уставился на меня? Я привожу его сюда, чтобы ты на него любовался. Ты слышишь? Раскрой же наконец рот…

Бакас прислонился лбом к спинке железной кровати. Он так страдал, что готов был в отчаянии биться головой об стену. Подняв глаза, он увидел на середине потолка рядом с электрическим проводом толстый крюк. «Любопытно, — мелькнуло у него в голове, — может ли этот крюк выдержать тяжесть человеческого тела?»

Фани сыпала словами, а он все стоял и ждал, пока она выговорится и успокоится.

Бакас поднял с полу щетку и отдал ее жене.

— Не сердись, Фани… — Помолчав, он пробормотал: — Угли догорели. — Опять сел на свое место и, взяв щипцы, стал разгребать золу.

— Ты, как пиявка, не отлипнешь от меня никогда, — сказала спокойно Фани, продолжая причесываться.

В то же утро Хараламбос узнал, что Толстяк Яннис хочет жениться на его дочери. Во дворе у калитки его догнала запыхавшаяся Урания.

— Хараламбос, остановись на минутку, ты мне нужен.

Торопливо вытирая мокрые руки о фартук, она распахнула локтем дверь своей комнаты. Там никогда не открывались ставни и стоял тяжелый запах нафталина. На стене висела увеличенная фотография покойного мужа Урании, сделанная перед свадьбой. Хозяйка впустила Хараламбоса в комнату и тотчас закрыла дверь.

— Поверишь ли? Я видела его во сне… — Она перекрестилась и указала на своего покойного супруга, который сердито смотрел на них с сильно отретушированной фотографии. — Будто Маркое заявляется ко мне живехонек и несет в руках только что зарезанного ягненка…

Хараламбос сжимал в кулаке смятую ассигнацию, которую дала ему Клио, и с раздражением ждал, когда у хозяйки иссякнет поток слов.

— Смотри, дорогая Урания, как бы нам с утра пораньше из-за всех этих снов не поскользнуться, наступив на какую-нибудь кожурку, да не расквасить нос, — пробормотал он, пытаясь сбежать от нее.

Но Урания схватила его за руку.

— Погоди, голубчик, не торопись. Выслушай меня сначала. — И она чуть ли не силой усадила его в старое кресло, на котором вздувались сломанные пружины.

Уранию прозвали Христовой вонючкой, потому что она не вылезала из церкви. То обедня, то поминовение, то отпевание, то крещение, то соборование — вечно путалась она под ногами у отца Николаса. И у Хараламбоса, утонувшего в кресле, невольно вырвалось:

— Тьфу ты! Христова вонючка!

Но Урания пела свое. Она жужжала, не умолкая ни на секунду, и подступала к нему все ближе и ближе, своим толстым телом отрезая путь к бегству. Вдруг на секунду она замолчала, так и не закрыв своего огромного рта, а потом дрожащим от возбуждения голосом изложила дело во всех подробностях.