Костас Кодзяс - Закопчённое небо

— Уже поздно. Никому на свете я никогда ничего не прощу! Даже самой себе, — прошептала Клио.

На другой день Мариго, надев праздничное платье, отправилась к Толстяку Яннису. Жениху не терпелось; он огорчился, как дитя малое, когда Мариго попыталась отсрочить свадьбу, и поэтому решено было, что венчание состоится через две недели в воскресенье.

Бедняжка Каллиопа чуть не подавилась. Тут не столько виновата была апельсиновая корка — после ужина у нее была привычка жевать кожуру от фруктов, — сколько сердитый взгляд мужа, полковника Аристидиса Перакиса. Но надо было сказать ему правду: скоро пробьет одиннадцать, скрывать дольше она не могла.

— Значит, ты знала, что сын опять поздно придет… И поэтому за весь вечер ни слова не проронила? — сказал полковник.

— Аристидис, тут нет ничего плохого. Георгос уже взрослый, ты сам знаешь. Он ведь уже студент…

— Но это не значит, что он может ночь напролет кутить со всякими там певичками! — негодовал полковник.

Каллиопа подошла к мужу, повернувшемуся к ней спиной.

— Я же тебе говорила, Аристидис, мальчика пригласили в гости.

— Куда?

— К хозяину завода.

— Опять туда! Гм! Пусть только вернется, мерзавец, я с ним поговорю.

— Но, Аристидис… — И Каллиопа снова стала убеждать мужа.

Полковник внимательно слушал жену, но под конец, хмыкнув, заходил по комнате, бросая угрозы отсутствующему сыну.

Каллиопа принялась убирать со стола.

— Эти отлучки из дому мне совершенно не нравятся, — сказал полковник.

— А мне нравятся. Мальчик познакомится с жизнью. Связи в обществе теперь…

— Гм! Мозги у тебя куриные! А когда он приходит, ты разве не замечаешь, что от него винищем несет?

Полковник Аристидис Перакис давно уже вышел в отставку. Все свои скудные сбережения он истратил на постройку одноэтажного домика на окраине предместья. Хотя ему было уже за семьдесят, он гордился своей выправкой. Полковник ходил, точно аршин проглотив, и считал ниже своего достоинства признаться кому-нибудь, что от подагры у него часто сводит колено.

Отнеся посуду на кухню, Каллиопа вернулась в столовую.

— Куда он пошел, говоришь ты, Каллиопа?

— К господину Маноглу.

— Опять туда? Но что происходит в этом доме? Что там такое? Кабак?

— Ах, Аристидис! В хороших домах часто устраивают приемы. Он учится в университете вместе с дочерью господина Маноглу…

— Гм! Наверно, и у нее ветер в голове!

Перакис продолжал ходить по комнате из угла в угол. Вскоре Каллиопа задремала, сидя на стуле. Она уставала за день. Муж имел обыкновение ежедневно в пять утра поднимать ее с постели. А после того как Георгос поступил в университет, им пришлось рассчитать прислугу. А поэтому на плечи бедной Каллиопы легли все заботы о доме.

— Ты говоришь, она учится с ним в университете?

— Ах! Пожалуйста, не начинай сначала! Пойдем лучше спать, Аристидис.

— А я тебе повторяю, наш сын связался с развратной девчонкой.

— Ну и упрямый ты! Боже мой!

— А ты глупая курица! Он тебе напевает, а ты и уши развесила!

— Георгос никогда не лжет. Ты приучил его с детства говорить правду.

Полковник только развел руками.

— Гм! Ты в конце концов испортишь его, — через некоторое время проворчал он.

Стенные часы в столовой пробили двенадцать. Каллиопа сидела, подавляя зевоту. «Упрямец Аристидис! Но ради мальчика он готов пойти на самые большие жертвы! — думала она. — Он, бедняга, недавно бросил курить, чтобы сэкономить деньги на книги для Георгоса. Из-за этого стал он таким ворчливым? Или тут виновата старость? Когда Георгос был маленький, мы на праздники ходили к нему в школу посмотреть, как он выступает. Аристидис надевал мундир, и мы сидели в первом ряду возле директора». Улыбка засияла на сонном лице Каллиопы.

— Аристидис, почему бы тебе не выкурить иногда сигарету?

Полковник мерил шагами комнату, держа сжатые в кулаки руки за спиной.

— Проклятый яд! Я им сгубил себе легкие…

— Зачем ты говоришь неправду? Наш Георгос — хороший мальчик. — Тихий голос Каллиопы зазвучал теперь ласково, певуче, как колыбельная песня. — Он всегда был первым учеником, и ты мог гордиться его старательностью и послушанием… Но ты постоянно распекаешь его, Аристидис. Такой уж у тебя характер. На самом деле ты любишь его… Но тебе так и не удалось стать мальчику другом. — Она собиралась еще что-то сказать, но тут ее одолела зевота.

— Ерунда, — пробурчал Перакис. — Ты что хотела бы? Чтобы я баловал его с пеленок и он стал бы маменькиным сыночком? Чтобы он делал, что ему вздумается, а я плясал под его дудку? Этого бы ты хотела? Вы, женщины, понятия не имеете о дисциплине. Вот пожалуйста, час ночи, а его все нет. Как, ты сказала, фамилия владельца завода? А, Каллиопа?

Но жена его спала глубоким сном, сидя на стуле.

— Гм! Пусть только придет, я с ним поговорю, — проворчал полковник и пошел в переднюю дожидаться там сына.

На приемах, которые устраивались каждый четверг в особняке Маноглу, обычно собиралось немногочисленное общество. После смерти жены Маноглу предпочитал не приглашать особенно много гостей. Он принимал у себя министров, политических деятелей, людей искусства, — в общем, сливки общества. На этих приемах роль хозяйки дома играла Лидия. Она старалась развлечь приглашенных, создать непринужденную атмосферу и следила за тем, чтобы никто не скучал. Гости ели, пили, беседовали на разные темы, дамы оживленно сплетничали, и время проходило приятно и незаметно.

По правде говоря, Лидия восхищалась выдающимися людьми и знаменитостями, посещавшими их дом. После бесплодного увлечения шелковичными червями, живописью и бродяжничеством она буквально помешалась на литературе и политике.

Хозяин дома прислушивался к разговорам, удобно устроившись в кресле, обитом бархатом. Обычно он не принимал в них участия. Потягивая вино, он не сводил холодного взгляда с гостя, завладевшего общим вниманием, и, услышав какую-нибудь шутку, снисходительно улыбался.

Сегодня Георгос пришел сюда одним из последних. У него не было никакой причины опаздывать. Весь вечер он бесцельно слонялся по улицам и несколько раз порывался сесть в автобус, чтобы вернуться домой, но вспоминал, что Лидия его ждет. Теперь он уже твердо знал, что равнодушен к Лидии, а ее приемы оставляли в его душе лишь ощущение страшной пустоты. Его самого удивляла происшедшая в нем перемена. «Почему я потерял всякое честолюбие? Зачем я учусь? Зачем живу?» — часто спрашивал он себя и не в состоянии был ответить на мучившие его вопросы.

Войдя в гостиную, Георгос вежливо поклонился гостям и сел рядом с Лидией возле горки с фарфором. Ярко раскрашенные китайские мандарины улыбались через стекло своей загадочной улыбкой.