Макс Кранихфельд - Арабская петля (Джамахирия)

— А что должен уметь делать разведчик?! — прерывает раздумья выкрик инструктора.

Ответ на этот вопрос тоже формален и давно известен:

— Убить врага и остаться живым, — слаженно произносит десяток ртов.

— Хорошо. Взвод, садись! Вот видите, вы все отлично знаете, так что продолжим наше занятие. Итак, чтобы превратить гранату в мину, мы в первую очередь должны избавиться от свойства гранаты взрываться через определенное время после команды на срабатывание. То есть избавиться от замедлителя, конструктивно входящего в этот самый запал.

Инструктор, как ни в чем не бывало, продолжал объяснения. Склонились над одинаковыми клетчатыми тетрадками наголо остриженные мальчишеские головы. Если на секунду забыть, что и на преподавателе, и на учениках надета еще диковинная по тем временам, дефицитная камуфляжная форма, то можно подумать, что идет самый обычный школьный урок. Урок по предмету с названием: „Умение убивать“ или „Эффективное убийство“, той самой всеобъемлющей и расширенной дисциплине, которую испокон веков преподают новобранцам во всех армиях мира.

— Отрезаем ровно 15 мм, ни миллиметром больше, ни миллиметром меньше. При этом, зажав запал в тиски, накрываем толстой доской, чтобы в случае взрыва, запал не причинил вреда, и пилим маленькой пилой. Очень аккуратно! Делаем пилой насечки и проверяем расстояние линейкой. Потом ломаем у насечек. Когда пилим замедлитель, никогда не продвигаемся до середины, то есть до самой смеси, чтобы замедлитель не сгорел, и переламываем у насечек. Все действия со взрывчатыми веществами, гранатами, минами и их составными частями производятся с максимальной осторожностью.

При последних словах капитан, вроде бы случайно и небрежно, а на самом деле точным, заранее продуманным и красноречивым жестом продемонстрировал курсантам свою левую кисть — неподвижную, всегда обтянутую черной кожаной перчаткой. Никто из курсантов не решается спросить инструктора где и как он стал калекой, но из предыдущих слов как бы подразумевается, что руку капитану оторвало при работе со взрывчаткой, при разминировании, а может, чем черт не шутит, и наоборот. Прошлое, тех, кто сейчас преподает в училище, порой изобилует самыми невероятными страшными и опасными приключениями, о которых сами офицеры в основном предпочитают молчать, и само наличие которых явствует лишь из малоприметных для непосвященного человека деталей: случайных оговорок, презрительного отношения к учебному материалу, изложенному в официальных наставлениях, да изредка мелькающих на повседневных кителях наградных планках вовсе не „песочных“ орденов и медалей.

— Рота, подъем! Боевая тревога! Рота, подъем!

Истошный крик дневального бегущего по дорожке вдоль первого ряда палаток, сбрасывает еще не до конца проснувшихся курсантов с уютных застеленных спальниками деревянных нар. Никак не желающие включаться мозги пытаются найти какой-нибудь предлог, чтобы еще на несколько мгновений остаться в вожделенном тепле и сонной дремоте, но действующие на уже выработавшемся условном рефлексе мышцы, сами без участия сознания выполняют необходимую работу: напяливают камуфляжную робу, наспех накручивают портянки, натягивают задубевшие за ночь сапоги… Быстрее, надо быстрее! Это не просто обычный утренний подъем, дневальный крикнул: „Тревога!“, значит, надо быстрее иначе не миновать выволочки от командира взвода. Тревога — значит все серьезно, занятия, или какие-нибудь учения. И лишь потом окончательно пришедший после сна в норму мозг осознает смысл слова „боевая“ и сопоставляет его со словом „тревога“. Боевая тревога! Неужели?! И сердце против воли обрывается и рушится куда-то в желудок, а по низу живота разливается противно щемящий холодок. Боевая тревога! Что это?! Почему?! Неужели война?! Та самая, Третья Мировая, которую боялись и ждали, как неизбежную?! Иначе, какая необходимость срывать их, находящихся не на границе, а в самом центре России, с уютных нар на пол часа раньше подъема. „Всего лишь восемь минут летит ракета в ночи! — молнией проносится в голове, строчка из песни. — Всего лишь восемь минут, а там, кричи, не кричи… Мамочки! Неужели?! Господи пронеси!“

— Быстрее! Быстрее! — орет командир взвода, старлей с забавным прозвищем Базен.

На взгляд Стасера гороподобный старлей с резко выдающейся вперед квадратной челюстью и бритой наголо головой ничем не напоминает богобоязненного слугу мушкетера Арамиса. Прозвище кажется абсолютно глупым, пока кто-то из ребят не поясняет, что Базен в данном случае, просто производная от слова „база“, то есть, имелось в виду „базовый“, „основной“. По большей части сельские парни, да жители рабочих окраин провинциальных городов никогда не читали романа Дюма, так как, посмотрев фильм, не видели смысла мусолить одно и то же, так что о втором, точнее первом значении прозвища даже не подозревали, просто случайно совпало.

Наконец на первый взгляд совершенно беспорядочная суета, а на самом деле четко распланированное и не раз отработанное действие подъема по тревоге подходит к концу. На утоптанной широкой дорожке-линии перед ровными рядами палаток замирают две сотни одетых в мешковато сидящую еще не обмявшуюся по фигуре форму мальчишек. Подтянутые гораздо более мощные и мужественные офицеры смотрятся на фоне пацанов породистыми псами среди толпы уличных дворняжек.

— Равняйсь! Смирно! Равнение на право! — летит над замершим строем привычная команда, и дежурный по лагерному сбору подполковник четко печатая шаг и лихо бросив ладонь к козырьку кепки, направляется к показавшемуся из-за палаток полковнику.

Полковник самый старший воинский начальник из тех, кого здесь успел увидеть Стасер и выглядит он почти хрестоматийно, как и положено суровому, но в душе доброму и справедливому отцу-командиру. Высокий рост, массивная фигура, резкие, будто вырубленные топором черты лица, благородная седина на висках, форма всегда с иголочки, ботинки горят черным огнем, а подворотничок просто сверкает белизной — таков из себя полковник Гришин, начальник лагерного сбора с молодыми курсантами.

— Здравствуйте, товарищи! — голос полковника звучит громом, слышно всем, до последнего человека в задних рядах.

— Здра…, жла…, тва…, пол…! — дружным гудением отвечает строй.

— Вольно!

— Вольно! — откликается эхом дежурный.

По шеренгам будто пробегает легкая судорога, расслабляются сведенные напряжением строевой стойки спины, курсанты коротко переступают с ноги на ногу, украдкой оправляют обмундирование и снаряжение, но глаза все равно остаются прикованными к полковнику. Он здесь самый главный, он знает все и обо всем, сейчас он расскажет, для чего их подняли по боевой тревоге, что произошло в стране или в мире, где и кому требуются их помощь и защита.