Макс Кранихфельд - Арабская петля (Джамахирия)

Шестым чувством, непередаваемым и неизученным инстинктом охотника Стасер понял, что не промахнулся. Даже по тому, как качественно кувыркнулся на дно окопчика гранатометчик, можно было судить, о том, что хоть одна пуля из выпущенной веером торопливой очереди нашла свою цель. А может даже и не одна! Оставался, конечно, ничтожный шанс за то, что враг просто заманивает его, притворяясь раненым или убитым, но Стасер был практически уверен, что это не так, столь убедительно сыграть невозможно, такой актерский талант если и встречается, то никак не в забытой Богом глуши на пустынной дороге, а, как минимум на подмостках большой театральной сцены. Так что три к одному, можно смело идти смотреть, что там с нашим незадачливым стрелком.

Жутко болела голова, видимо очередная контузия, во рту стоял неприятный стальной привкус. Еще следовало посмотреть, как там парни, в ушах до сих пор звенел жуткий крик Крота, этот явно не жилец, граната прошла как раз по той стороне, где он сидел, а вот Чуча вполне может быть жив. Эх, Чуча, Чуча! Сам ведь настоял на этом самоубийственном рывке! Откуда только у нас русских вот это граничащее с сумасшествием презрение к смерти, боевое безумие, готовность к самопожертвованию, умение не прося ничего взамен „живот положить за други своя“? Но, к черту лирику, все это потом, сначала стрелок! А то опомнится, тварь, потом хлопот не оберешься.

Загребая заплетающимися ногами горячий песок, Стасер поплелся к окопу, приклад пулемета крепко вдавлен в плечо, чуть опущенный ствол в любой момент готов подпрыгнуть на уровень глаз и изрыгнуть прицельную очередь. Где-то невероятно далеко, почти в другой Вселенной продолжали трещать пулеметные очереди, окопавшиеся на флангах духи вжимали в бетонку штатовских морпехов, те робко огрызались редким беспорядочным огнем автоматов. Весь этот бой, вся эта стрельба были ненастоящими, игрушечными и неважными, важен был только один единственный враг — тот самый гранатометчик, что скрывался в зиявшей в нескольких шагах яме. Только он был настоящим, реальным из плоти и крови врагом, остальные лишь его отражения, зыбкие предрассветные миражи, рассеивающиеся и распадающиеся в безобидный туман. Стасер резко выдохнул сквозь плотно сжатые зубы, мотнул головой, прогоняя застилающую глаза туманную дымку. Ну, пора! Давай, боевой пес! Ату его, фас, ухо! Подняв тучу пыли, он пружинистым прыжком вскочил на тщательно замаскированный бруствер и глянул вниз. На дне окопа скорчился, зажимая простреленное плечо, здоровенный парень в пустынном камуфляже, искаженное болью лицо поднято вверх, черные, пылающие ненавистью, глаза в упор смотрели на Стасера, рядом валялся, зарывшись стволом прямо в песок „калаш“ с откинутым металлическим прикладом. Чуть левее полулежал истекающий кровью старик в традиционных просторных одеждах, некогда белых, а сейчас покрытых бурой коростой запекшейся крови, если он был еще жив, то никак этого не обнаруживал.

— Ну вот и все, родной… — устало произнес Стасер, обращаясь к раненому и неспешно поднимая пулемет. — Вот и все…

Приближенное прицельной планкой лицо врага будто прыгнуло вперед, превращаясь из серой гротескной маски театрального статиста в живое полное чувств и переживаний и почему-то до боли знакомое. Чуть изменившееся, ровно настолько, чтобы не узнать сразу, и лишь только на уровне ощущений вдруг стало предельно ясно, что не знать этого человека он просто не может. Мешают лишь несколько мелких деталей поменявшихся с возрастом. С возрастом? Черт, не может быть! Сколько лет прошло?! Не может быть!!!

— Мамба? Мамба, это ты? — собственный голос, звучащий хриплым карканьем, нестерпимо режет слух.

Вражеское лицо кривится в горькой усмешке.

— Узнал? Я ждал, когда ты сообразишь… Уже испугался, что выстрелишь раньше…

— Не может быть! Мамба, это правда ты, или мне все это мерещится?

— Вице-сержант Мамбеталиев, Казанский Кадетский Корпус, сорок третий выпуск, — короткий поклон, пародия на царских офицеров. — Всегда к вашим услугам. Здорово, кадет, давно не виделись…

Стасер безвольно уронил руки, а потом и вовсе опустился на корточки, удобно устроившись на бруствере, Мамба, когда черное пулеметное дуло перестало смотреть ему в лицо и безопасно уткнулось в землю, облегченно вздохнул, его заметно передернуло.

— Все-таки до последнего думал, что выстрелишь… — виновато разводя руками, пояснил он.

И зашипел от боли, привычный жест потревожил раненую руку, и приглушенная было стрессом и переживаниями, боль с новой силой вцепилась в свою добычу.

— Да я в тебя уже вроде как выстрелил, и даже попал… — растеряно произнес Стасер. — Теперь по ходу твоя очередь.

— Да ладно, — морщась и баюкая здоровой рукой раненую, ответил Мамба. — Какие счеты между старыми друзьями! Пока прощаю, потом посмотрим. Как сам, военный?

— Да все путем… Вот, подрабатываю здесь охранником караванов. А ты какими судьбами?

— Вот, подрабатываю здесь разбойником на караванных тропах, — в тон ему проговорил Мамба.

— Слышь, шутник, ты бы перевязался, а то кровью истечешь! Давай, помогу!

— Ага, помощник выискался! Стрелял бы чуть похуже, глядишь и бинтоваться не надо было бы… Сиди уж, я сам…

— Ну извини, — без малейшего раскаяния в голосе проворчал Стасер, спрыгивая в окоп. — Знал бы, что это ты целился бы не в плечо, а в задницу.

— Ага, позубоскаль еще над бывшим однополчанином!

— Ладно, заткнись и показывай свою дырку!

— Это ту, что в заднице? Обойдешься!

Беззлобно переругиваясь, скрывая за грубоватыми солеными шутками неловкость положения в которое оба попали, они совместными усилиями остановили сочащуюся из раны в плече Мамбы кровь, и туго перемотали поврежденную конечность бинтами из нашедшегося в кармане Стасера индивидуального пакета.

— Ну а дальше то что, военный? — избегая смотреть в глаза и пряча взгляд, произнес Мамба. — В плен меня возьмешь, или как?

— В плен? — Стасер вначале даже не понял, о чем речь, но тут до его слуха долетели пулеметные очереди и беспорядочная стрельба, возвращая его в невеселую реальность.

Перестрелка все это время не стихала ни на минуту, но в какой то момент он перестал ее слышать поглощенный невероятным стечением обстоятельств, сведшим его со старым другом, потерянным на извилистых жизненных дорогах больше десятка лет назад и вдруг возникшим из небытия.

— Отпустил бы ты меня, а? — нерешительно начал Мамба. — Я бы не просил, но, тут, понимаешь, такое дело…

Хлопок гранатного запала, раздавшийся буквально под ногами заставил его судорожно оцепенеть.

— Во имя Аллаха грозного и милосердного, всевидящего и справедливого, отправляйся в ад неверная собака, и ты потерявший мужество и честь, просящий у врага пощады, уходи вместе с ним, — неожиданно чистым и сильным голосом произнес лежащий у дальнего края окопа Хасан.