Сергей Голубов - Снимем, товарищи, шапки!

– Сто тысенц дьяблов! Цо еще забыли?

Хозяин отстал. Навстречу мчались глина, пески, валуны пустынных дорог и стены хвойных лесов по сторонам. Еще немного, и машина наскочила с хвоста на кричащую толпу ополоумевших людей. Они тащили на себе странные, неожиданные предметы: корыта, гладильные доски, хомуты, ведра, лампы. У этих людей были потные, грязные, изуродованные страданием и ужасом лица. Из глаз их глядело отчаяние. Длинная колонна человеческого горя медленно вилась по дороге. Машина обогнала ее. Путь шел на подъем – все круче да круче. Был полдень. Солнце припекало. Горячая пыль забивалась в носы и в легкие – люди чихали и кашляли. Вдруг пронзительные вопли и грохот автоматного огня донеслись сзади, оттуда, где ползла, извиваясь по пыльной дороге, лента гибнущих людей. Что такое? Эсэсовские мотоциклы насели на хвост колонны, расстреливая ее, безоружную, в упор. Мотоциклистов было немного. Елочкин и еще несколько офицеров с задних машин живо ссадили двух-трех из пистолетов. Прочие исчезли. Но дело было не в них. Появились мотоциклисты, появятся и танки. С высоты, на которой стоял обоз эвакуирующегося участка, в бинокль, сквозь блеск солнца и пыль, уже нетрудно было разглядеть грозную погоню. Задача была теперь в том, чтобы, уходя перекатами, оторваться от противника и во что бы то ни стало прийти на место встречи – в Лиду.

Город только что встряхнулся и вздохнул после первой бомбежки, когда в него вкатилась автоколонна строителей. У коменданта узнали, что место сбора в лесу под городом. Комендант советовал отходить на Минск.

– Опять отход? – спросил Елочкин.

– А вы что думали? – отвечал комендант. – Иль непонятно?

Елочкину было очень понятно. Но он был молод и горяч. Нетерпение в нем кипело. Он смотрел на печальный городок, куда занесла его кривая судьбы, на полусъеденные веками развалины гедиминовского замка, на циклопические камни обвитой зеленью решетчатой башни, на величественные и грустные остатки прошлой славы и мечтал о славе настоящего. Борьбы и победы страстно хотел он…

В лесу под Лидой собрался почти весь личный состав УНСа, несколько строительных батальонов, начальники участков, инженеры. И здесь тоже никто не сомневался в необходимости дальнейшего отхода. Начальник УНСа указывал маршруты. Под вечер он созвал начальников участков, сменных инженеров, – командиров батальонов и рот.

– Товарищи! – начал он свою короткую речь. – Через Лиду отходит стрелковый корпус. Я только что договорился с его командиром. Он согласен дать нам оружие. А шанцевый инструмент…

– Ура! – в восторге крикнул Елочкин.

– Ур-ра! – понеслось по лесу.

Через город отходили линейные части. Шли они с непрерывными боями, то и дело занимая оборону. За городом, на дорогах, еще действовали регулировочные посты. Но грозные огневые всплески прорезали ночь. Гитлеровцы бомбили шоссе не только по колоннам, но и по одиночным машинам. К утру открылась горькая картина. И на полотне дороги, и по обочинам, в канавах, и далеко в стороне от канав – везде, куда глаз хватал, – во множестве виднелись трупы людей, чемоданы с разинутой пастью, детские распашонки и бесчисленные предметы домашнего, теплого, уютного обихода. Казалось, будто кто-то незримый взял да и высыпал все это сверху на землю, и как оно упало, так легло и лежит. А на самом деле это был только след, который оставили потоки беженцев, пролившиеся по этому пути под огнем самолетов.

Машины остановились у бензоколонки – заправиться. Шоссе тянулось по насыпи. На запад шагала дивизия из превосходно экипированных казахов.

– С этими не сговориться, – радовался шофер трехтонки, на которой ехал Елочкин со своими людьми, – эти разговоров не любят…

Шофер был худенький, поворотливый, с нахальным шишковатым носом, любитель «отбрить» и «отпеть» и, главное, – не «валандаться» ни при каких обстоятельствах. Он был из тех сорока шоферов, которые отбились от гитлеровцев в гараже и вывезли с границы позапрошлой ночью пионерский лагерь. Звали его Федя Чирков.

– Наши! Наши! – закричали кругом.

Восемнадцать бомбардировщиков с красными звездами вились вдоль шоссе.

– Держи карман – наши, – сказал Федя, – сейчас поздоровкаются.

И только что сказал, как бомбардировщики сбросили груз на шоссе, и в грохоте разрывов, в огне и дыму исчезла земля.

Между широкими полями пшеницы, ржи, ячменя, овса, гречихи и проса, через песок и нескончаемые болота бежала гладкая лента белого, словно мелом посыпанного шоссе. Сквозь облако пыли, густой и жаркой, как дым под огнем, мчались машины к Минску. Вдруг шофер рывком отдал машину назад и соскочил наземь. Перед радиатором стоял высокий, грузный человек и что-то кричал, размахивая руками. Несколько секунд Елочкин никак не мог сообразить, о чем он кричит. Щеки этого человека своей бледностью походили на сырое тесто. И что-то вроде мутной плесени покрывало его осовелые глаза. Очевидно, он бросился под машину, чтобы остановить ее.

– Хромовые сапоги, – кричал человек, – хромовые, товарищи! Хромовые…

Э, да не завскладом ли?… Елочкин никогда не видел, как плачут заведующие складами. А этот кричал, и плакал, и показывал в сторону от шоссе – туда, где за версту, не больше, было расположено подведомственное ему вещевое имущество.

Действительно, командир корпуса приказал ему без имущества не уходить, хотя бы до смерти.

– До смерти… Я и не уйду… Да что ж? Берите, товарищи, что есть. Сапоги хромовые, шинели, белье, шанцевый инструмент, свежий, масляный, все берите… Под простую расписку, товарищи… Моя фамилия – Линтварев. А? Один возьмет, другой, глядишь… Берите!

Шофер Федя Чирков быстро ковырнул Елочкина острыми глазами.

– Ей-ей, товарищ военный инженер, – сказал он, – дело подходящее. Никому вреда, кроме пользы. Забирать надо, ей-ей…

И, заметив, что Елочкин склоняется к такому же решению, поддал жару:

– Главное, чтобы не валандаться… А то бывает, что… И не смотрел бы!

– Под простую расписку, товарищ военный инженер, – хлопотал Линтварев, – людей своих оденете, хоть на смотр выводи… А с меня – камень прочь!..

Батальон уже поспрыгивал с машин и строился. Дело представляло самый живой интерес. Линтварев радостно ухмылялся.

Ночь… На перекрестке Минского шоссе еще с каким-то, где поворот, тысячью стальных голосов взревела тьма. Это шли к границе советские танки – тысяча танков. Они шли, оглушительно гремя и неся в своем грохоте смертную гибель разбойникам. Радость надежды светилась на лицах строителей. «Эка силища! Да рази…» Елочкин ничего не говорил. И ему радостно было видеть мощь Родины. Но тоска от невозможности приключиться к ней мускулами, телом становилась невыносимой. Вероятно, не он один это чувствовал. Плывут грозные боевые машины, танкисты идут в бой.