Сергей Голубов - Снимем, товарищи, шапки!

– Неудачно приехали, – сказал Карбышев.

– Почему? Дождя не будет…

– Я не о дожде… Похоже, что командира корпуса встречают.

– Откуда вы взяли, Дмитрий Михайлович?

– Разве не видите, что делается? Дневальные…

– Да это же вас, вас встречают!

– Меня? Черльт возьми!

И опять – смех. Конфузливо смеется Карбышев, приглушенно хохочут его спутники. А два ромба знай себе поблескивают на воротнике комдивовской гимнастерки…

В состав комиссии, испытывавшей новые средства переправы, входил командир стоявшего в здешнем лагере стрелкового батальона Мирополов. Это был здоровый мужчина с бородой чуть не до пояса. Когда-то борода его побывала в академии и надолго запомнилась там многим. Но потом Мирополов ушел а армию и уже целую вечность командует батальоном. С каждым годом борода его становится гуще, и все меньше волос остается на голове. Однако служебное усердие Мирополова неизменно. Саперы налаживают штурмовые пешеходные мостики на длинных поплавках, обтянутых прорезиненной тканью и набитых соломой. Общевойсковые командиры ведут занятия с группами: объясняют, втолковывают. Карбышев бегает по группам.

– Почему поплавки не намокают в воде?

– Почему переправа не боится пуль?

За спиной Карбышева – комиссия. Мирополов ни на шаг не отстает от гостя. Он не видел Карбышева с тех пор, как ушел из академии, а было это добрых четырнадцать лет назад. И теперь усердно оглядывал знаменитого инженера.

Вдруг Карбышев обернулся:

– Где и когда мы с вами встречались, товарищ комбат?

Мирополов захлебнулся от радости: «Уфф!»

– В Москве, на Кропоткинской улице, товарищ комдив!..

А вот и лагерь Военно-инженерной академии. Сопровождавшим Карбышева лицам было известно, что его старшая дочь учится в академии. Большинство из них в душе осуждало странную идею превращения девушки в мужчину и удивленно помалкивало. К лагерю, свистя, подбегала «кукушка» – маленький паровозик с двумя вагонами. Интересного кругом было немного. Перед старинным усадебным парком – палатки, словно огромная стая белых куропаток, плотно прижавшихся к земле. Открытая «с вольного духу» столовая под гигантским навесным «грибом». Служебные домики, пруд для переправ и мостовых работ, площадки маскировочных устройств, несколько дорожных машин и лесопильных приспособлений… Все.

Солнце всползало на небо, усталое, еле живое и холодное в эту сумрачную весну. А Елена уже была на ногах. Усталая и тоже еле живая, она быстро натягивала казенные сапоги на свои стройные, мускулистые ноги и застегивала суконную гимнастерку на узенькой груди. День начинался с топанья по полям. Хрупкая, слабая, Елена отставала от строя. Стыд!.. Стыд!.. Но это было только поначалу. Потом – все реже и реже. Однако и теперь случалось. И в тот самый день, когда Карбышев появился в лагере, то же случилось. Красная, потная, пыльная, тащилась Елена позади строя. Всякий, взглянув сейчас на нее, непременно подумал бы: «Вот бедная девочка! Ведь это – предел изнеможения…» Так оно и было; и уж, во всяком случае, именно так казалось самой Елене. Отчасти по этой причине она увидела отца лишь после того, как он отыскал ее своими стариковскими глазами. Но, даже отыскав дочь и сразу поняв, как ей тяжело, он продолжал вполголоса разговаривать со строевым командиром.

– Стараемся не очень трудить, товарищ комдив, – докладывал командир с таким выражением на длинном костлявом лице, словно его только что уличили в чем-то нехорошем, а он хоть и не виноват, но вынужден все-таки оправдываться, – да ведь как же быть-то?

– Ничего, ничего! Правильно! – сказал Карбышев и позвал к себе дочь.

Елена подбежала и вытянулась. Странно: изнеможение, которое она чувствовала за минуту перед тем, вдруг пропало. Карбышев посмотрел на нее и, догадавшись, улыбнулся глазами.

– Здравствуйте, Карбышева!

Потом добавил тихо:

– Терпи, Аленка! Тонкая былинка не ломается.

…Когда Дмитрий Михайлович уезжал из лагеря и, стоя возле «ЗИСа», говорил какие-то последние слова членам комиссии по испытанию новых средств переправы, Мирополов был тут же. По правде сказать, он не слышал да и не слушал того, что говорил Карбышев. Он только с неослабевающей жадностью ловил его движения и смену выражений на живом, подвижном лице. Мирополову хотелось еще раз подчеркнуть на глазах у всех особый характер своего старого знакомства с замечательным комдивом и для этого не просто проводить Карбышева, а еще и усадить его в машину с сердечной заботливостью гостеприимного хозяина. Мирополов крепко держал дверцу машины, готовясь захлопнуть ее с разлету, когда наступит соответствующий момент. И момент наступил. Карбышев приложил руку к козырьку, вскочил на подножку, шагнул к сиденью. Дверца с треском захлопнулась, и на рукав Мирополова брызнуло яркой кровью из прихваченного ею карбышевского пальца. В первое мгновение Мирополов даже и не сообразил, что именно произошло и откуда кровь. Но это было только мгновение. Лицо комдива исказилось гримасой боли.

– Черльт возьми! – сказал он, пытаясь выдернуть палец из зажавшей его дверцы.

Карбышев и Мирополов побледнели одновременно и одинаково сильно. Кто-то – не Мирополов – закричал:

– Фельдшера!

Но дверь распахнул все-таки Мирополов – он это очень хорошо помнил. Кровь из пальца лилась густой горячей струей. Мирополов схватился за голову. Карбышев вырвал из кармана носовой платок и замотал палец. Его взгляд уперся в отчаянную физиономию Мирополова, скользнул по его поднятым кверху рукам и остановился на могучей бороде.

Карбышев улыбнулся:

– Перестаньте нервничать, товарищ комбат! Мне больно, а не вам. Что? Не можете?

Мирополов простонал:

– Н-не могу!

Улыбка сбежала с лица Карбышева.

– Тогда я вам приказываю немедленно прекратить это безобразие!

Мир становился похожим на котел. Под котлом пылало пламя. Внутри что-то кипело с неистовым напряжением. Плохо привинченная к котлу крышка судорожно дрожала. Международный империализм подкармливал из рук военного зверя германской фашистской агрессии. Воинствующие политиканы, уцепившись за власть, дружно взламывали фронт миролюбивых государств. Самураи на Хасане и Халхин-Голе пробовали силы в прямой борьбе.

………………………………………………………

За окном шумел май, и ветер бросал в комнату теплые запахи обласканной солнцем счастливой земли. Деревья звенели листвой, пели тонкие девичьи голоса – чудо весны совершалось за окном комнаты. Совершалось оно и внутри Карбышева.

Чуть-чуть пошевеливая губами, старательно вчитывался он в лежавшую перед ним бумагу. Ровный почерк покрывал прямыми строками обе стороны листа.

«Переход к коммунизму требует от всех трудящихся нашего великого Советского Союза настойчивого овладения большевизмом…