Семён Борзунов - С пером и автоматом

«Токош Тулебердиев пал смертью храбрых!» — прозвучало в ушах, и в ответ откуда-то издалека голос Сергея: — Отомстить!

А пулемет все бьет!

И снова голос члена Военного совета:

«Первому среди храбрых…»

Командир полка:

«Рядовой Тулебердиев, выйти из строя!»

А рядом — Гюльнар, одна перед пулеметом.

И если он, Чолпонбай, не спасет ее сейчас, кто же тогда спасет?!

Пошатываясь, он встал, качнулся, сделал несколько шагов.

Из дзота снова ударил автомат.

Чолпонбай упал.

Метрах в пяти от дзота. Лежит неподвижно…

С нашего берега командир полка в бинокль видит все.

— Погиб! — не в силах оторвать глаз от лежащего тела, тихо говорит он.

— Погиб! — едва пошевелил губами комиссар.

И тут оба увидели: гвардии рядовой Тулебердиев сначала немного прополз вперед, потом привстал и решительно бросился грудью на огненную струю…

Пулемет захлебнулся, умолк навсегда. Донскую землю захлестнули мощные волны не первой и не последней атаки.

И вот уже много лет в километре от села Селявное, Давыдовского района, Воронежской области на высоком холмистом берегу реки стоит белокаменный обелиск, на котором начертано: «Герой Советского Союза Чолпонбай Тулебердиев. Погиб 6-VIII-1942 г.».

А внизу размеренно и плавно течет тихий Дон.

Третий день осенний воздух и подмороженную воронежскую землю рвали снаряды. Пятна осенних листьев под сапогами и пятна крови почти не отличались друг от друга. А высота еще была не наша.

Такая живописная в мирное время, сейчас эта высота стала смертоносной: противник властвовал над немалым пространством. Мы были как бы обнажены и взяты на прицел. И горько становилось Виктору Колесову оттого, что он, именно он, комсомолец Колесов, не мог ничего придумать. Не раз, не два находил он выход там, где все становились в тупик, не раз побеждал тогда, когда его считали уже погибшим. Но в этот раз, перед этой высотой…

В минуту затишья он развернул армейскую газету. И зябко стало от прочитанных строк:

«В районе Сталинграда продолжались ожесточенные бои… После сильной артиллерийской и минометной подготовки противник силами пехоты и танков вновь атаковал наши позиции в районе заводов…»

Взгляд впился в вечернее сообщение Совинформбюро от 26 октября 1942 года:

«В районе Сталинграда наши войска отбивали атаки танков и пехоты противника».

Ага, отбивали! Отбивали! И, как бы ободряя читающего скупыми строками, газета писала:

«В районе Воронежа, на западном берегу Дона, бойцы подразделения лейтенанта Каныгина ворвались в окопы противника и закрепились в них».

Ну да! Ну, конечно, ворвались! Это Клим Каныгин. Вместо они кончили школу лейтенантов. И закрепились! Они смогли! А мы?..

Он прочитал о боях в Африке… И опять на него дохнуло неотвратимой грозой войны, охватившей мир.

Мировая война!

И от того, как он, Виктор Колесов, будет сражаться на своем участке, зависит исход этой мировой войны…

Ночами, когда на минуту стихала вражеская артиллерия, проступали иные звуки: сурово гудел северо-восточный ветер в ближней роще. Казалось, и роща осуждала Виктора за медлительность.

Вчера Виктор поразился: в канаве увидел цветок колокольчик. Живой лежал он и цвел, хотя его почти засыпала листва. Прозрачное бледно-фиолетовое пламя выбивалось из-под палых листьев клена и ясеня…

И сейчас из-под листвы отгоревших раздумий, из-под завала огорчений и тревог, подобно колокольчику, проступало еще неосознанное ощущение вечности, новизны и яркости жизни. Это никак не вязалось ни с тяжким положением на участке всего батальона, ни с тем, что снова засвистели немецкие мины, ни с тем, как озабоченно и зло посматривали его бойцы на высоту.

Враг подтянул подкрепление, усилил огонь артиллерии и минометов. Наши бойцы вынуждены были залечь. Но, странное дело, вопреки всему в душе Виктора зрела и зрела решимость.

И когда его вызвали в штаб батальона, он пошел так, словно именно его и только его и должны были вызвать. Еще не доходя до землянки, Виктор уже знал, зачем его вызывают, был рад и готов ко всему.

— Лейтенант Колесов явился по вашему приказанию, — с некоторой даже щеголеватостью отрапортовал он комбату. И тот, человек вдумчивый и строгий, посветлел, почувствовал настроение этого славного парня. Ведь за минуту до его прихода комбат сказал своему замполиту:

— Согласен с тобой! У Колесова определяющее качество — упорство! А это многого стоит. И его любят солдаты, и верят, и, сам слышал, даже гордятся, хотя среди них есть и такие, которые ему в папаши годились бы…

Комбат усадил Виктора на патронный ящик, сел около, положил руку ему на плечо и задумался. Виктор пытливо всматривался в карту, разложенную на только что сколоченном столике. Пламя коптилки, сделанной из стреляной гильзы, покачиваясь, обрисовывало мальчишеское лицо Виктора, его вовсе и не волевой подбородок, чуть припухлые губы, и трудно было поверить даже здесь, на войне, что этот юноша — самый меткий, самый хладнокровный пулеметчик, что он лично из своего «максима» сразил сотни гитлеровцев…

— Твои места? — и комбат совсем как-то мягко посмотрел на Виктора и вздохнул.

Виктор кивнул, почему-то опять вспомнил колокольчик в канаве и повернул ясное лицо к комбату.

— Так вот, Колесов, — и комбат левой рукой провел по губам, которым трудно было выговорить то, из-за чего Виктора вызвали в штабную землянку…

— Задание? — и Виктор встал.

— Задание! Садись, садись… — и опять рука комбата легла на плечо Виктора: — Очень важное… И только ты можешь. Говорят, нет незаменимых. Нет, есть незаменимые. Люблю тебя, как сына, ценю, а заменить некем. Или ты выполнишь, или никто…

За стенами землянки взорвалось несколько мин, загремели орудия, пламя коптилки испуганно заметалось. Комбат объяснил Виктору задачу, потом сказал:

— Сколько нужно, столько бойцов и бери. Как сочтешь нужным решить задачу, так и решай. Все в твоей воле.

Да, в его воле было ночью самому пойти в разведку. Он медленно полз к линии вражеской обороны… В его воле… Сбить противника с высоты, закрепиться на ней… Виктор работал локтями, руки его часто касались осколков, усеявших подножие высоты, мягкая трава гладила его лицо и пахла дымом, родиной, и отчего-то щемило в груди. А руки и ноги делали свое дело, уши сторожко ловили ночные шорохи.

В четыре кола проволочное заграждение. Он пополз вдоль проволоки. «Вот один проход. Заминирован. Наверно, оставлены для своих контратак. Хорошо, что дают ракеты, все-таки смогу получше рассмотреть… Вот еще, да, да — еще проход. Ох как близко ракета!.. — Он прижался, втиснулся в высокую густую трапу, по которой совсем недавно ходил на прогулку… — Не о том, не о том надо думать. Вот еще проход. Да, значит, все три заминированы и заминированы ловко… Умеют немцы воевать. И как хитро построили окопы», — думал он, пользуясь каждой вспышкой ракет, чтобы запомнить расположение немецких окопов.