Олег Селянкин - Будни войны

Капитан Исаев с первого раза предпочел не услышать этого. Тогда хмельной старший лейтенант уже потребовал гневно:

— Говори, хочешь, чтобы назвал их? Хочешь?

Капитан Исаев ответил нарочито грубо:

— Заткнись, если сам себя похоронить не желаешь!

Старший лейтенант будто сразу протрезвел.

А сказал так грубо капитан Исаев скорее всего потому, что боялся за свою судьбу: ведь сравнительно близко солдаты были, которые могли услышать этот разговор. Но слова старшего лейтенанта он накрепко запомнил: ему, как и прочим людям, тоже было свойственно обыкновенное любопытство…

Итак, почти полгода не было даже слуха о судьбе бывшего майора Зелинского. А сегодня вот он — остриженный «под нуль», с ввалившимися щеками и злыми глазами — стоит в последнем ряду прибывших. Он, встретившись взглядом с капитаном Исаевым, не потупился, на грош не смутился, вроде бы даже вызов своими глазами бросал всем, кого видел сейчас.

Капитан Исаев решительно шагнул вперед и молча протянул руку бывшему майору и бывшему командиру батальона. Тот, похоже, ничего подобного не ожидал, он считанные секунды будто не видел протянутой руки, а потом, с большим опозданием, порывисто, судорожно и двумя руками ухватился за нее. Тискал руку капитана Исаева и молчал. Наконец все же прошептал:

— Спасибо… Большое вам спасибо.

— За что? — искренне удивился капитан Исаев.

— За последние полгода вы первый, кто мне руку подал…

Солдаты, матросы и ополченцы, разумеется, увидели все это. И поняли: у этих двух человек есть что-то такое, что они просто обязаны были высказать друг другу. И кое-кто вдруг вспомнил, что ему обязательно нужно повидать соседей, и именно сейчас, а прочие так быстро и умело сгрудились в дальнем от печурки конце землянки, что капитан Исаев и его знакомец оказались вовсе одни: Только теперь, опять понизив голос до шепота, бывший майор и предложил:

— Прошу вас под каким-нибудь предлогом выйти со мной из землянки… Очень прошу… Пожалуйста…

Капитан Исаев догадался, что предлагаемый маневр предназначен лишь для того, чтобы подстраховать его судьбу от злого доноса. Одновременно в голову пришло и другое: или он, как командир, увидев среди пополнения человека, которого органы за что-то привлекали к ответственности, не имеет права узнать у него самое необходимое, что тому разрешено рассказывать? Не только имеет право, но даже и обязан это сделать! И лучше всего, чтобы исключить кривотолки, здесь, при людях. Потому и спросил, правда, тоже понизив голос почти до шепота:

— О себе, Михаил Станиславович, ничего рассказать не желаете? Хотя бы кратко и самое главное?

— В моей сегодняшней биографии теперь все самое главное, — криво и горько усмехнулся тот, но, помолчав с минуту, все же сказал, что причина его ареста — фамилия: Зе-лин-ский. Чувствуете, товарищ капитан, как вызывающе звучит в ней польская кровь? А отсюда, по мнению некоторых, могло следовать только одно: он, внук ссыльного поляка, не на жизнь, а на смерть бившегося с царизмом, в командные кадры Красной Армии пробился исключительно по заданию иностранной разведки. Это у допрашивавшего сомнений не вызывало, ему только и надо было узнать, какой именно…

Бывший майор не жаловался на свою судьбу, не расписывал черной краской, через что ему пришлось пройти, в своем рассказе он обходился без подробностей, которые хотя бы чуть-чуть приподняли завесу над его вчерашним днем. Лишь мельком упомянул, что последние месяцы в Крестах провел. Не знаете, что это такое? Да тюрьма для особо опасных преступников…

А закончил свое печальное повествование он так:

— Не нашел гражданин следователь в моих действиях ничего преступного, хотя и очень старался, не смог доказать даже приблизительно, что я вражеский шпион… Но все равно, чувствую, долгие годы валить бы мне лес на суровом Севере, да невозможно сейчас арестантов вывозить из Ленинграда. Самолетом — неоправданно дорого, а все прочие виды транспорта блокадой исключены. Потому, основательно все это взвесив, и объявили, что мне дается возможность кровью искупить свою вину. А вот какую — убей бог, не знаю… Так вот я и оказался здесь, в окопах первой линии.

Что на это мог ответить капитан Исаев? Дескать, полностью верю в вашу невиновность? Это было бы ложью: хотя вроде бы и голую правду выложил Михаил Станиславович, но в душе капитана все еще таилась некоторая настороженность — оказывалась привычка верить в справедливость органов и вообще всего нашего государственного аппарата.

Или, может быть, сейчас следует подбодрить бывшего майора, заявить: мол, я за вами добрыми глазами присматривать буду, так что при первом удобном случае напомню начальству о вас?

И этого не мог, не имел права сказать он: немедленно надо отстранять от должности того командира, который заранее настраивается на своих подчиненных смотреть предвзято.

Потому капитан Исаев только и положил свою руку на плечо красноармейца Зелинского; как хочешь, так и понимай этот жест. Но тот все понял правильно, он сказал, впервые благодарно улыбнувшись:

— Вы, товарищ капитан, не переживайте за меня, самое страшное у меня уже в прошлом. Нет ничего отвратительнее, когда не имеешь за собой вины, а на тебя заметный издали ярлык врага народа уже навесили. И до конца дней своих носить тебе тот проклятый знак… Сейчас даже смерть для меня явится величайшей наградой по сравнению с тем, на что мог быть обречен.

Капитан Исаев хотел сказать, что прекрасно понимает его душевное состояние, тогда и теперь, но тут в землянку ввалились майор Крючков и какой-то незнакомый старший лейтенант — всего лет двадцати, не исхудавший до истощения и с тоненькими стрелочками ухоженных черных усиков. С первого взгляда этот старший лейтенант не понравился капитану Исаеву. Скорее всего потому, что равнодушными оставались его глаза, когда скользили по лицам рядовых и сержантов. Зато какое благожелательное тепло враз хлынуло из них на него, капитана Исаева!

Да и приветствуя лишь капитана Исаева, старший лейтенант не руку, а сжатый кулак поднес к своему правому виску, на секунду замер и вдруг выстрелил из кулака сразу всеми пальцами. Кому-то, возможно, нечто подобное и могло понравиться. Но капитан Исаев был принципиальным противником различных фортелей. Ведь, как объяснял один лектор, что такое взаимное приветствие военнослужащих и почему именно правая рука поднимается ими к головному убору? И обязательно хоть чуточку раскрытой ладонью вперед? Во всех армиях мира именно так военные приветствуют друг друга!

Тот лектор сказал: поднимая так — самую сильную, самую развитую — правую руку, один воин убеждает второго, что не затаил в руке оружия.