Олег Селянкин - Жизнь, она и есть жизнь...

Однако вопрос о душевном контакте здесь, сидя в каюте парохода, не решить, здесь ничего путного не придумаешь. А вот прибуду на место — сама жизнь обязательно подскажет что-нибудь. Или впервой предстоит с людьми знакомиться?

Лейтенант успокоил себя этой мыслью и с интересом взглянул на Волгу, половодьем захлестнувшую не только заливные луга, но и многие рощицы, гордо стоявшие на красноватого оттенка яре правого берега. Минут пять он не отрываясь смотрел в окно, потом надел фуражку, не вышел — почти выбежал из каюты и по трапу сноровисто взлетел на капитанский мостик парохода, где, козырнув, сказал вахтенному штурману:

— Лейтенант Манечкин. Прошу разрешения отсюда посмотреть на Волгу, чтобы вспомнить то, чего и не знал.

Почти все время, пока пароход бежал к Сталинграду, лейтенант Манечкин провел в рубке: стоял или сидел рядом со штурвальным, всматривался в знаки речной обстановки, лихорадочно вспоминая все то немногое, что знал когда-то. И бакены, и створы, и перевальные столбы. Больше же откровенно любовался Волгой, которая неудержимо и стремительно несла свои воды, ее берегами, то высокими, обрывистыми, то пологими, поросшими светлыми рощицами. А когда пароход побежал Жигулями, прорезанными Волгой, то и вовсе замер очарованный.

Миновали Куйбышев — увидел канонерскую лодку Волжской флотилии: самый обыкновенный буксирный пароход, только и разницы — в носовой части и на корме, где раньше были буксирные арки, спрятавшись за броневыми щитами, стояли орудия; и серой — шаровой — краской был выкрашен этот вчерашний буксир.

Невольно подумалось, что подобным канонерским лодкам невероятно далеко до настоящих боевых кораблей, что у тех боевая мощь во много раз больше; все — и скорость, и маневренность, и живучесть — в несколько раз лучше. И тут же вспомнил, что под Одессой их самодельные танки — трактора, обшитые противопульными броневыми листами, — довольно успешно проявили себя в бою.

А потом в поле зрения попали и катера-тральщики — речные трамвайчики и катера, еще недавно работавшие на лесосплаве. Короче говоря, только бронекатера и пришлись ему по сердцу.

Увиденное не испугало, не разочаровало: и не ожидал большего от флотилии, которая еще только создавалась; вот минет месяца два, тогда и глянем, чего достигли, определим, где и почему не дотянули до намеченного.

С особым интересом всматривался он в приближающийся Сталинград, о котором так много слышал и читал. Сначала пароход бежал мимо заводских корпусов, которым, казалось, не будет конца. Потом появились домишки и домики, прячущиеся за плотными высокими заборами. Понял: это то, что еще уцелело от старого Царицына. Действительно, чем дальше бежал пароход, тем выше становились дома, просторнее и прямее улицы.

— Между прочим, вон Дворец пионеров. Там ваш штаб размещается. Флотильский. Так что примечай к нему дорогу, — сказал капитан парохода.

А что ее примечать, если от пассажирского дебаркадера, к которому подходил пароход, и пройти-то к штабу флотилии надо лишь через сквер-цветник, почти в центре которого стоял какой-то памятник?

Однако едва пароход коснулся бортом дебаркадера, еще и трапа не положили, а какой-то старшина первой статьи уже перепрыгнул на пароход, на одном дыхании взлетел на капитанский мостик и сказал, козырнув:

— Лейтенант Манечкин? Прошу со мной на полуглиссер.

Пересекли Волгу, немного пробежали по течению вдоль невысокого обрывистого левого берега, поросшего молодыми дубками, нырнули в воложку, и лейтенант увидел маленький дебаркадер, прижавшийся к крутому берегу так, что, ветви деревьев нависли над его крышей, спрятав от самолетов, врага. И еще глаза сразу же задержались на большой поляне, на противоположных концах которой стояли футбольные ворота, сделанные наспех. Невольно подумалось, что здесь живут спокойно, без настоящих тревог; а вот под Одессой и Севастополем было не до футбола…

Встретил его капитан-лейтенант с повязкой дежурного на рукаве кителя. Встретил приветливо, просто, как хорошего знакомого.

— Курочкин, — сказал он, протягивая руку. И сразу же, еще не закончив рукопожатия: — Обед уже был, но на вас заявлен расход. Так что прошу. — И жестом руки показал, куда ему идти.

Полуглиссер, высланный к пароходу, обед, оставленный для него, самого обыкновенного лейтенанта, — не привык к подобному Манечкин, и хотя есть очень хотелось (последние крохи сухого пайка, выданного на дорогу, уничтожил еще вчера), он все же сказал:

— Мне бы представиться начальству.

Умышленно обошел, не сказал какому: уже почувствовал, что здесь свои устоявшиеся порядки; может быть, не адмиралу, а начальнику штаба бригады представляться надлежит?

Курочкин ответил без промедления:

— Адмирал просил вас быть в шестнадцать ноль-ноль. — И, как показалось, еле сдержал непонятную усмешку. — А чемоданчик нашего отечественного производства, — показал глазами на вещевой мешок, — можете оставить пока у меня или любого другого дежурного.

За пять минут до назначенного времени лейтенант доложил адъютанту о своем прибытии, а ровно в шестнадцать ноль-ноль тот сказал, показав глазами на дверь каюты-кабинета:

— Адмирал ждет вас.

Манечкин внутренне напрягся, лишь намеревался шагнуть к двери, но она распахнулась, из каюты-кабинета вышел адмирал. Не успел ему представиться, как того требовали не только устав, но и элементарная вежливость, тот, торопливо пожав его руку, отрывисто бросил:

— За мной, лейтенант!

Таким тоном сказал, что, если бы не спокойствие окружающих, Манечкин обязательно бы решил: внезапно напали фашисты или случилось что-то другое, тоже смертельно опасное.

Адмирал, не проронив больше ни слова, привел его на поляну, где с мячом самозабвенно бегали матросы. Это не смутило адмирала, он бесцеремонно заявил, что они с лейтенантом тоже будут играть, и обязательно только друг против друга.

Сказанное адмиралом, похоже, никого не удивило, два матроса, посмеиваясь, моментально присоединились к немногим зрителям.

Бесцеремонность, с которой контр-адмирал не только прервал игру, но и распорядился им, лейтенантом Манеч-киным, пробудила желание показать себя, назло адмиралу показать! И, скинув китель и фуражку, он, не спросив на то согласия команды, решительно занял привычное место центра полузащиты, то самое, на котором вот уже два последних предвоенных года играл в дубле ленинградского «Динамо». Начал игру осторожно, приглядываясь, определяя, на что способны его товарищи и противники, потом, успокоившись, заиграл раскованно, свободно. Все шло нормально, и вдруг на него с мячом пошел адмирал; он вел мяч вполне прилично, особенно если учесть его годы и адмиральское брюшко.