Олег Селянкин - Я с тобой, товарищ...

Потом скользнул глазами вправо и на холме, чуть отступившем от шоссе, увидел ровные ряды новеньких деревянных крестов.

Что ж, давно известно: фашисты большие аккуратисты, они даже своих покойников шеренгами хоронят, даже им командуют: «Равняйсь!»

Не было на вчерашнем иоле боя трупов и наших солдат. Где они — нашел сразу: их сбросали в окоп, завалили землей и танками проутюжили то место. Зачем? Видать, ненависть фашистов так огромна, что и мертвых советских солдат они стремились раздавить многопудовой тяжестью.

Глядя на вчерашнее поле боя, он решил, что никакого фашистского вояку пока улавливать не надо, что продукты он обязательно найдет там, на кладбище фашистской боевой техники: хоть одна из тех машин да везла консервы или еще что-нибудь съедобное, хоть в одном из тех танков экипаж, бежавший в панике, да оставил что-то из еды. А много ли им с Николаем надо?

В мирной жизни дойти до тех машин и танков — минут десять хорошего хода. Но сейчас по шоссе снуют грузовики. К фронту — со снарядами, минами и патронами, обратно — порожняком или заполненные ранеными. Не часто, но проходят по шоссе вражеские машины. Вот и приходилось все время быть предельно осторожным. И Савелий более часа то полз окопом, то замирал, прижавшись всем телом к земле, пережидая, пока не стихнет рев мотора очередной машины; лишь раза два или три позволил себе короткие перебежки.

В первом же танке, куда залез, он нашел солдатский ранец, набитый едой, нижним бельем и всякой мелочью, которая может пригодиться в повседневной жизни на войне. Безжалостно выкинул все. Кроме еды. Обшарил еще два танка, заглянул в кузов грузовика, лежавшего на боку. Теперь еды было столько, что еле застегнул ранец. Посетовал, что нельзя взять или уничтожить все, валявшееся здесь, и снова ползком и короткими перебежками к лесу, где каждое дерево гарантировало ему защиту от глаз врага, сулило спасение.

Не верил Савелий в выдержку Николая, очень сомневался, что тот не пальнет из винтовки или — и того хуже! — не метнет гранату, услышав осторожные, крадущиеся шаги, случайный треск какой ветки. Поэтому метров за пятнадцать от ели начал чуть слышно и беззаботно напевать: «Ты, моряк, красивый сам собою…»

Пролез под ветки ели, почти касавшиеся земли, сел рядом с Николаем. Не успел и слова сказать, как тот судорожно схватился за него руками. В этот момент с его груди и скатилась граната «лимонка».

Савелий понял, душой прочувствовал много из того, что пережил Николай за часы его отсутствия. А за гранату, упавшую с груди, даже проникся большим уважением: уже знал, что не каждый способен смерть в одиночестве предпочесть плену; ведь он, этот позорный и проклятый плен, хотя малюсенькая, но зацепочка за жизнь.

Будто не заметил Савелий ни гранаты, ни того, как судорожно пальцы Николая впились в его руку. Он сказал обыденно:

— Вот воды тебе принес.

Сказал и сунул в руку товарища фляжку. Тот привычно ухватился за ее пробку, помедлил немного и спросил:

— Каску, выходит, посеял? Жаль. Из нее бы сейчас напились, а фляжку про запас оставили. Она, фляжка, что? Ее прикрепи, куда положено, и шагай себе. Каску же в руке таскать надо. И осторожно, чтобы зря воду не расплескать.

Понравилось Савелию и это: по-хозяйски рассуждает, значит, к жизни уверенный возврат начал.

Напились — поели без спешки, основательно. Потом, упаковав ранец и пристроив его себе на спину, Савелий шутливо скомандовал:

— Начать марш-бросок!

Ожидал, что Николай привычно огрызнется, бросит какую-нибудь колкость. Вроде — не тебе, флотский, про марш-броски разговор вести. Но тот смолчал. И они пошли на восток, туда, где сама земля стонала от множества взрывов.

Несколько раз останавливались, и Савелий уходил в разведку. Теперь Николай сравнительно спокойно ждал его. Только гранату «лимонку», уже не таясь, доставал из кармана шинели.

Сколько километров прошли — этого Савелий не мог сказать даже приблизительно: разве это скорость, если ты ведешь по лесу слепого товарища, за себя и за него смотришь? Если он частенько жалуется на страшные головные боли и тошноту?

Особенно измотало болото, дороги в обход которого Савелий не нашел. Наломали ноги на его кочках и топляках, догнивавших в затхлой воде, вымокли почти по пояс. Все последние силы этому проклятущему болоту отдали. Потому, едва выбрались на взгорок, едва оказались среди сосенок да еще на сухой земле, Савелий усадил товарища на пенек и сразу засуетился:

— Сейчас самое время малюсенький костерчик сообразить. Такой, чтобы без дыма… Обсушимся, обогреемся, и сразу силы вернутся.

Потом сидели у ласкового огонька, поворачиваясь к нему то одним, то другим боком. Долго молча сидели. И вдруг Николай сказал:

— У меня флотский невесту увел.

Не сразу Савелий понял, что это своеобразное извинение за все обидное, сказанное ранее. Хорошая теплота подступила к сердцу. Однако сказал строго, как старший, поучающий несмышленыша:

— Увести можно козу. А невесты — они уходят. — Помолчал и продолжил уже более мягко, даже сочувствуя: — Видать, он больше ей приглянулся… Слушай, за что тебя кучерявым дразнили? Как погляжу, голова твоя с кудрями вовсе не знакома.

И тут что-то, похожее на улыбку, тронуло губы Николая, он ответил даже с непонятной радостью:

— В школе я тогда еще учился. В пятом классе. Ну, приехали к нам в деревню три артиста из города. Пели, стихи сказывали… А мне тогда уж больно одна песня нравилась, я по радио ее слышал: «Мальчик резвый, кудрявый»… Страсть как тогда мне захотелось услыхать ее. Вот и заорал во всю глотку: «Валяй про кучерявого!»… С тех пор и было со мной то прозвище…

Так начался разговор, из которого Савелий узнал, что родом Николай из-под Воткинска, все его образование шесть классов, а в армии второй год служит.

С большой теплотой Николай рассказывал о своем детстве и односельчанах. А закончил воспоминания и вовсе неожиданно:

— Сам-то ты, Савелий, с каких мест будешь?

Устал, намотался Савелий за день, ему сейчас требовалось полежать, помолчать. Однако то, что Николай начал оживать, проявлять интерес к жизни, чрезвычайно обрадовало. Только потому и ответил, правда, скупо, кратко, что родом с верховьев Камы. С четырнадцати лет вместе с отцом-капитаном ходил по ней и Волге на буксирном пароходе. Именно ходил, а не плавал, как ты подсказываешь. Или не знаешь, что в проруби плавает?.. А потом, когда подошло его время, ушел на военную службу. Определили на военный флот. И вот уже семь лет флотской службы за плечами.

— На сверхсрочную остался, — сделал вывод Николай.

— Нет, все еще срочная идет.

Николай помолчал, набираясь смелости, потом все же сказал, сказал осторожно, боясь обидеть недоверием: