Максим Михайлов - Чего не прощает ракетчик

Мышка в руках чекиста задвигалась, перелистывая фотографии одну за другой: вот Померанец пожелтевший и болезненно согнувшийся бредет вдоль оживленного проспекта еле переставляя ноги, вот он же у металлической двери подъезда, набирает код, еще одна фотография — общий вид добротной кирпичной многоэтажки, кружком выделено окно с неопределенного цвета провисшими шторами.

— Адрес, разумеется, мы Вам предоставим, — Петр Максимович вновь сделался холодно официален и безупречно вежлив. — Так же телефоны: стационарный и два мобильных. Особых сведений, увы, нет. Ваш сослуживец ведет чрезвычайно замкнутый уединенный образ жизни, практически не выходит из дома, только в ближайшие магазины за продуктами. По нашим сведениям, начал неумеренно выпивать. Постоянных контактов ни с кем из остальных фигурантов не поддерживает. Близких родственников нет. Жены и вообще женщины, тоже…

— Может быть он действительно болен… — попытался робко вставить Севастьянов, вспомнив неестественный цвет лица и жалкий вид столь не соответствующий всегда бывшему здоровяком Померанцу, такому, как сохранила его память.

— Исключено, — отрубил Петр Максимович. — Увольнение подполковника Померанца вызвано дополнительной перестраховкой и проведено в спешном порядке незадолго до назначения парламентской комиссии. Конечно, имеется медицинская книжка со всеми необходимыми результатами обследований и положенными записями, но персонал, размещенного в Днепропетровске военного госпиталя пациента с такой внешностью и фамилией при опросах, проведенных нашими людьми припомнить не смог, что достаточно странно, если предположить, что он там действительно лечился. Понимаете? Чудес не бывает и пациента с хронической болезнью не могут не помнить в отделении где ему был поставлен диагноз. Ну а сами документы можно легко подготовить задним числом… В украинской армии увольнение офицера по здоровью такое же долгое и муторное дело, как и в нашей… Впрочем солидная пенсия и безвозмездно выделенная квартира практически в центре областного города достаточно щедрая компенсация за упущенные карьерные возможности подполковника-перестарка… Наши ребята все проверили, и теперь уже нет никаких сомнений — Померанца в отставку, что называется «ушли»…

Чекист значительно глянул в глаза Севастьянову, словно приглашая того, восхититься классом работы российской агентуры в соседней стране. Но, честно говоря, зря старался, подполковнику в тот момент было глубоко до лампочки какими ухищрениями рыцарей плаща и кинжала добыты сообщаемые ему сейчас данные. Не дождавшись никакой реакции Петр Максимович обиженно засопел и преувеличено резко клацнул мышью, теперь на экране монитора возник Капеллан. Этот был в потрепанном цивильном костюме-двойке и даже при безвкусно подобранном дешевом галстуке, обвивавшем его шею словно удавка. Неумело завязанный узел дополнял общее невыгодное впечатление.

— Майор запаса Маркухин Владимир Дмитриевич, он же Капеллан, — со вкусом прокомментировал чекист. — Здесь ситуация, можно сказать, противоположная. Давно развязался с военной службой по собственному, так сказать, желанию. Женат, имеет взрослого сына. Подвизается военруком в средней школе… Ну не военруком, конечно, забыл как модно теперь называть этот предмет, обеспечение жизнедеятельности, безопасность проживания, как-то так… Но это и не столь важно. Короче, бывший ас-испытатель ракетной техники ныне вытирает сопли пионерам за весьма символические деньги. Собственно это похоже его и подвигло в первую очередь на участие в авантюре с поездкой в Грузию. Семья влачит полунищее существование, сын в том возрасте, когда пора выбирать жизненный путь. А при сегодняшних украинских реалиях не имея за спиной папы с толстым бумажником избрать можно разве что карьеру дворника…

— Можно подумать, в России с этим обстоит по-другому, — просто из духа противоречия буркнул себе под нос Севастьянов.

— Да, нет конечно, в общих чертах все то же самое, — легко согласился с ним Петр Максимович. — У нас довольно похожие по уровню жизни, коррупции и общего пренебрежения законами страны. Вот только в незалежней все это как бы гипертрофировано. Я бы сказал все наши привычные язвы и болячки там возведены в энную степень, карикатурно раздуты и увеличены. От этого и само государство на нашем фоне смотрится несколько утрированным, нарочитым, словно дружеский шарж…

Он задумчиво потер лоб, прикрыв на секунду глаза, размышляя о чем-то своем, непонятном и недоступном сидящему напротив Севастьянову, и от этой отрешенности лицо его вдруг расслабилось, поплыло, утрачивая привычные маски, превращаясь в обычное живое, не наигранное, с усталыми морщинками и мятыми складками вокруг грустных больных глаз. Впрочем фээсбэшник практически тут же пришел в себя, согнав с лица проступившее на миг нормальное человеческое выражение, и вновь превратился в последовательно ведущего свою партию бездушного профессионала.

— Итак Маркухин. Смотрим.

Защелкала клавишей мышь, и по экрану поплыли высотки неухоженных новостроек окруженные брошенным строительным мусором, не засыпанными котлованами и остатками грубо сколоченных дощатых заборов. Типичный пейзаж спальных окраин растущих, как грибы после дождя урбанистических ландшафтов крупных городов.

— Школа, в которой работает ваш сослуживец.

Просторное светлое здание из стекла и бетона, возведенное по вполне современным технологиям, двор с чахлыми клумбами и газонами, спешащие на уроки мальчишки и девчонки в ярких разноцветных рубашках, блузках и футболках. Льющееся с небес солнце. И случайно выхваченный камерой Капеллан, заметно сдавший с тех пор, как они не виделись, постаревший и неравномерно клоками поседевший мужчина, уже даже не среднего возраста, растроганно щурящий подслеповатые глаза, наблюдая за кипящей во дворе суетой. На этом снимке он был запечатлен все в том же нелепом прикиде, что и на самой первой фотографии, какой-то неуместный здесь, среди бьющей фонтаном кипучей молодой энергии, беспомощный и жалкий. Просто маленький, уже отживший свой век человечек, завистливо наблюдающий из своего черно-белого мирка за буйством красок, звенящим ритмом и отчаянной радостью коловращения настоящей жизни. Севастьянову вдруг стало невыносимо жалко его, за эту нескладность, неуместность и столь явную чужеродность в этой яркой, крикливой толпе.

— Это семья. Жена, сын…

Экран высветил худенькую женщину с усталыми глазами и сеткой преждевременных морщин на лице. Потом юношу с четким упрямым подбородком, но почему-то стыдливо опущенным неуверенным взглядом. Севастьянов глянул на них лишь мельком, эти люди его не интересовали.