Игорь Моисеенко - Сектор обстрела

— От, ё! Чё ж я на перекате его не обыскал?

Деньги тут же перекочевали в накидку к ротному.

— Я обыщу, кажись… Забыли, кто атаман тут? — с наигранной строгостью рявкнул Кузнецов.

Оглядев смущенные рожи отворачивающихся в стороны с легкой улыбочкой бойцов, Кузнецов тут же добавил:

— Та ладно, пацаны. Заделим… Может быть… Непотейки* * (жарг. носки) , как премия, покатят вам? Чё? Новые, шерстяные… Век на лодке не кататься…

Белоград прыснул.

Ротный с деловым видом продолжил:

— Ладно, не отвлекаемся. Чё у нас дальше там?

Карманы были даже на спине жилетки. В одном из них Белинский нашел пистолетный патрон, а из следующего, под угрожающий рык бойцов, извлек целую пачку.

— Гля! Какого мы Паганеля Жака поймали! — воскликнул замполит.

Афганца затрясло, как в лихорадке.

— Учитель, говоришь? Географии? А это что!? — Белинский ткнул мокрой пачкой с патронами в нос пленному.

Второй рукой замполит со всего размаху, как молотом, засадил афганцу по голове. Кулачище у старлея был будь здоров. Афганец, не удержавшись на ногах, с диким визгом свалился на спину. Сзади на него тут же обрушился чувствительный удар прикладом по макушке. Отработанным движением, без замаха, Белоград нанес афганцу два точных удара прикладом и магазином автомата. Тот дико заорал и рухнул под дерево, тут же подтянул ноги и, обхватив голову руками, сжался в комок. Белоград добавил ногой в открытую для удара почку. Ребро утробно хрустнуло, и афганец завыл, разбрызгивая кровавую слюну. Разъяренный сержант занес ногу для нового удара и забил бы душмана до смерти, если бы не ротный:

— Белоград! Отставить! Отставить, мать твою!

Богдан промазал.

— Головой за него отвечаешь, — предупредил Богдана ротный.

Белоград демонстративно замахнулся на воющего афганца автоматом и зашипел:

— Грызло завали, с…сука!

Как ни странно, пленный понял и сбавил тон до мерзкого, режущего слух фальцетика. Ротный с видом аристократа демонстративно брезгливо поморщил свой орлиный носище. Белоград снова заставил афганца подняться.

С личностью пленного офицеры определились окончательно. Интерес к нему поугас. Душмана для порядка еще недолго потрепали вопросами об оружии и минах, которые тот наверняка установил где-нибудь, о его огневой поддержке в заброшенных дувалах, но, поняв, в конце концов, бесполезность своего занятия, решили оставить этот фронт работы мастерам того дела — особистам.

Афганец просил воды и все хныкал о вечной дружбе между братскими народами. Ротный приказал привязать его к гусянке и не спускать глаз.

Оценив еще раз трофеи, ротный почесал затылок и махнул рукой:

— Ладно… Комбат раньше пяти не приедет. Пойдем, Ваня, порыбачим. Белоград! За духа головой отвечаешь. К моему возвращению научите учителя кричать "Замена давай" и "Вода давай". Вернусь, приму зачёт.

Своеобразное чувство юмора не покидало ротного ни при каких обстоятельствах.

Старый, чтобы лично "поковыряться у духа в печенках", загнал на башню Маслевича. Почти сразу же на пост, посмотреть на живого душмана, подтянулись чеченцы с «девятки» — Шамиль и Магомед. Только что они закончили прочесывание кишлака.

— Дан! Чё за война у вас тут была? — крикнул на подходе к посту Магомед.

— А, гля — какого фрукта поймали.

— Ни ферзя себе — война.

— Что в кишлаке? Нашли чего? — спросил Рустам.

Магомед только рукой махнул:

— Ты хоть раз находил после такого?

Бойцы подошли к душману. Тот съежился от страха в бесполезной попытке вжаться в гусянку и спрятаться между катками. Только ничего у него не вышло. Он сидел на коленях возле ведущего катка и едва удерживал равновесие. Белоград двумя ремнями зафиксировал ему руки за спиной и привязал их к голеням. Щуплая грудь и живот афганца выпятились при этом далеко вперед так, что все органы оставались открытыми для ударов. При приближении солдат, душман начал тоненько подвывать.

Магомед коротким, точным ударом носком ботинка в печень заставил того заткнуться. Задыхаясь от боли, он только дернул головой, захрипел и свалился на бок.

— Чё, сука? Больно? Дост! — рявкнул на афганца Магомед.

— А когда гранату в нас бросал, не болело? — подлил масла в огонь Рустам, добавляя не менее болезненными ударами в селезенку и сломанное ребро.

Бойцы, разгорячённые процессом экзекуции, поочередно футболили скорчившегося от боли мождахеда и крыли его, на чём свет стоит.

— Тише, тише, мужики! Его живым надо комбату отдать, — попытался вмешаться Белоград.

С искаженным от гнева лицом к Богдану повернулся Магомед:

— Ты видел, что они с Вовкой-немцем сделали?

— Мы аккуратненько. Ты не бзди, хахоль, — презрительно рыкнул на Богдана Шамиль.

Дальше возражать было бесполезно. Это видела половина бригады.

Володя был поволжским немцем, внуком немецкого военнопленного, которых после войны сотнями тысяч селили в лагерях Сибири. Он служил механиком на девятой машине. И Дан с ним плохо корешился. Однажды они даже подрались из-за пустяка. После того инцидента они сторонились друг друга. А позже, во время одного из обстрелов колонны, которую Вовкина БМП сопровождала в техзамыкании, духи попали в его машину из гранатомета. Он один оттуда выбрался. Только в пылу боя никто не заметил, как он, видимо обезумевший от взрыва, ушел в горы. После обстрела его просто не нашли ни в обгоревшей машине, ни рядом с ней. Зато нашли спустя неделю, когда возвращались тем же путем. Прямо на дороге лежал облепленный мухами и скорпионами полуразложившийся смердящий трупным смрадом кожаный мешок, когда-то бывший механиком Вовкой-немцем.

Его опознали по татуировке на руке. На правом предплечье у него был наколот саблезубый лев. Видимо ребята, когда кололи, здорово накурились чарсу* * (местное название гашиша) , и лев получился какой-то уродливый. Вот по этой наколке и определили, чьи останки лежали в дорожной пыли, прямо на пути танкового саперного трала.

Пока прапорщик — командир саперного взвода разминировал тело, из грудной клетки вывалилась окровавленная голова с пустыми глазницами и членом во рту. Прапор так и разминировал, глядя круглыми от ужаса глазами на эту голову. Когда его останки попытались поднять, оттуда же, из распоротой груди, начали выпадать обрубки рук и ступни. А кожу эти выродки, похоже, с него живого снимали — с пяток и до груди. Она оказалась завязанной на плечах. Полколонны, забыв об осторожности, стояло и, стиснув зубы, наблюдало эту картину. Затем, через пару километров нашли ноги.

После этого Богдан едва не свихнулся, чувствуя себя виноватым за ту глупую ссору с Вовкой. Еще с полгода, чуть ли не каждую ночь, «Немец» приходил к Белограду во сне и молча, проникая в самую душу, смотрел на Богдана своими пустыми обожженными глазницами.