Игорь Моисеенко - Сектор обстрела

Как возвращаться, Богдан старался не думать. Хотя такая мысль мелькнула. Надеялся отлежаться. А там, решил, что при первом залпе пушкарей, хоть на пузе, но поползет, потихоньку доберется. Сейчас самое главное было: не дать противнику срезать Маслевича.

Сознание, казалось, на ниточке повисло. Когда он почувствовал, что под ним снова раскачивается гора, не на шутку запаниковал. Чтобы не отключиться, начал петь. В голове завертелась «Аисты». И хотя голос срывался на спазматический хрип, пересохшее горло все же прорвало. Он запел, чтобы не отключиться:

Черное с белым — у Аиста крылья такие.

Черное — смерти, а Белое — жизни перо.

В этой гармонии красок — рисунок стихии.

Ты белый Аист всем черным стихиям назло…

Совершенно неожиданно в голове вместо продолжения вспыхнуло недописанное из блокнота Стовбы:

Сегодня вновь бессонница на сердце давит ранами

И нет лекарств для памяти, хранящей стон войны,

Сегодня звезды алые, как маки над курганами

Пылают цветом кровушки на зелени весны

Кто вышел с сорок пятого безногими, безрукими,

Но навсегда героями за Родину, за Мать…

С медалями и звездами, с пожизненными муками

Отечеству готовыми как прежде жизнь отдать.

Из памяти всплыли слова взводного: "Песни не делаются… Пока душа не запоет…"

— Что ж ты раньше молчала-то?.. — прошептал он, склонившись над пулеметом. Кожу осыпало мелкой ледяной дрожью. Он уже знал, так душа отвечала ему каждый раз, когда он к ней обращался. С благодарностью он улыбнулся ей. И она снова отозвалась новыми словами:

Ведь это Родины сыны,

Присяге воинской верны,

Что за Отечество свое

Стояли до конца.

Кто на последнем рубеже,

Кто на смертельном вираже,

Гимн своей Родины поёт

Под струями свинца.

Могилами усеяна

Земля наша казацкая

А на могилах надписи

На всех один триптих:

"Погиб при исполнении"

И лишь звезда солдатская

На обелиске памяти —

Награда для живых

Все это Родины сыны…

Он подождал еще минуту. Но безмолвие отозвалось лишь горькой болью в груди. Он еще попытался "порыться в памяти" и вызвать образ взводного, но вместо голоса Стовбы услышал чужой и ненавистный: "Увидимся, зема!"

Белоград прошептал: "Увидимся… Только ты раньше". Он собрал остатки сил, намотал ремень пулемета на руку и потащил израненное тело к западному рубежу. Усилием воли Белоград заставил замереть, казалось, выпрыгивающее из груди сердце. Глаза отказывались искать фокус. Сквозь прорезь прицела он нашел на соседней горе белеющее пятно и нажал на спусковой крючок. На секунду расстояние перестало для него существовать. С нечеловеческой ясностью он увидел, как раскаленный металл маленькими пылающими каплями ворвался в извивающуюся плоть.

Моджахеда подбросило над скалой. Богдан отправил следом еще одну очередь. Снова он увидел: одна из пуль впилась в шею, и голова моджахеда неестественно повисла на тоненьком клочке кожи, едва прикрывающем белеющие косточки. Третья очередь разорвала уже безжизненные останки на несколько частей и вбила в землю позвоночник.

Белоград растянулся в зловещей улыбке: "Вот теперь: не плачь, земеля, — только что найденные слова снова вернулись, — Все это Родины сыны…"

Но пересохшие связки будто заклинило. Рвотный комок снова перекрыл горло. Он попытался выдержать, не опуская головы. Побоялся, что больше не поднимет. Через секунду, словно пробку выбило. Из воспаленного горла, заливая обожженные руки и пулемет, фонтаном хлынула кровь. Пальцы сжались в бессильной судороге. В руках беззвучно запрыгал пулемет.

Подумал: "Хоть так… Может, хоть напугаю. И то польза".

Казалось, мозги сейчас брызнут из глаз. Замутило в кишечнике. Оторвать голову от песка сумел только через минуту. Перед ним стояла кровавая пелена. В надежде, что это всего лишь слиплись залитые кровью веки, он попытался протереть глаза. Безуспешно: только содрал рукавом с виска лоскут обгоревшей кожи. Боли он уже не почувствовал. Еще не веря, что утратил зрение, поднял голову к солнцу. Солнца в кроваво-красном небе не было. Только теперь, с необыкновенной ясностью, он окончательно понял, что уже не уйдет с этой горы. Дикий гортанный вой разнесся по ущелью…

Увесистый удар прикладом в затылок оборвал этот крик и, вместе с ним, погасил остатки сознания… Он уже не слышал чужой речи, уже не чувствовал боли, не слышал как его вбивали в камни… Вбивали прикладом ППШ.

Он первым ворвался на позицию. Он все ожидал здесь увидеть, но только не это. Чтобы рассмотреть лицо противника, который так долго не пускал их на вершину, он подтолкнул его ногой ниже по склону. Узнать его было бы невозможно. Но только не ему. У его ног лежал — Воин. Залитая кровью шея мелькнула белой полоской незагорелой складки кожи. Он не вспомнил бы, как в его руках появился нож. Волна ярости затопила разум. Но прежде, он поднес лезвие к груди Воина. Молниеносным движением он вспорол нагрудный карман кителя. Первым выпал военный билет солдата. Следом в ладонь вывалилось, блеснув своими черными гранями, мокрое от крови ожерелье.

— Трофеи у воина можно только отвоевать…

Равиль запрокинул Воину голову. Отполированное до блеска лезвие сверкнуло в лучах предзакатного солнца. Еще через мгновение Равиль взвыл от ярости и боли. Плечо будто огнем обожгло. Нечеловеческая сила опрокинула его на спину. Скала, показалось, всем своим весом впилась куда-то под лопатку. Еще усилие и ребра затрещали бы. Мошолла своим коленом едва сердце из него не выдавил. Равиль нашел в себе силы выдохнуть:

— Он моего брата убил. Я как шакал по его следам шел…

Мошолла указал в сторону склона, где среди камней лежали истерзанные тела правоверных и впервые за последние несколько лет проговорил:

— Они тоже ждут его. Он придет к ним, но другой смертью.

Низари сам будто онемел, когда услышал голос помощника. Способность говорить вернулась к нему только, когда он услышал зуммер рации.

— Странник на приеме!..

Он присел рядом с бездыханным телом ипринялся, пока Тахир ругался в эфире, рассматривать удостоверение солдата. Наконец-то ему представилась возможность вставить:

— Мы уже взяли высоту, волею Аллаха. Нам нужен еще час…

Уже не глядя в сторону помощника, он бросил ему распоряжение:

— Проследи, чтобы груз подняли сюда без происшествий.

Удостоверение кяфира он оставил у себя. Его тело источало слишком уж тяжелый смрад. Они оттащили его за ноги на несколько метров назад и бросили у южного бруствера. Только убедились, что больше при нем не было оружия. О том, что он, безоружный и едва живой, еще может представлять опасность, никто и не подумал. Бросили, как есть. Решили, что достаточно держать его в поле зрения. Да и некогда было. Внизу, на соседней горе, таких как он, было еще полсотни… А пока груз не доставили, у них было время…