Олег Селянкин - О друзьях-товарищах

Со своего начальника брали пример и остальные политработники. Причем, проводя беседы, готовя матросов и офицеров к вступлению в партию, помогая выпускать «боевые листки» или организуя материал для флотильской газеты, они не спешили покинуть катера, если те готовились к выполнению боевого задания, они, как правило, шли вместе с нами.

Однажды, помнится, младший политрук П. Тимохин даже заменил убитого пулеметчика. Заметил одним из первых, что очередь фашистского самолета сразила его, ну и встал к пулемету. И весь бой был на этом боевом посту, встречал меткими очередями каждый пикировщик. Был ранен в руку, но повязку наложить на рану позволил лишь тогда, когда ушел за горизонт последний фашистский самолет.

Не только приказ наркома обороны СССР, но и сводки Совинформбюро за последние дни призывали не к отдыху, а к еще большей боевой готовности; чувствовалось, сводки чего-то недоговаривали, так что мы не очень поверили в обещанный отдых.

Поставив катер около нашего дебаркадера (чуть повыше Дворца физкультуры), я пошел в штаб флотилии, который размещался во Дворце пионеров (заметьте, какие у нас были координаты!).

В штабе флотилии шла размеренная жизнь, не чувствовалось ничего тревожного, и я, завершив многие свои дела, со спокойной совестью пошел ужинать на дебаркадер базы. Еще только подходил к кают-компании, когда случайно глянул на небо над заволжской степью. Глянул и даже остановился от неожиданности: оно было все в искрящихся на солнце точках — так много шло самолетов.

Прежде всего подумалось, что они наши и идут громить гитлеровские колонны, наступающие где-то в районе Дона. Однако не слишком ли много самолетов? Я за минувшие месяцы войны ни разу еще не видел столько сразу.

Я еще гадал, чьи это самолеты, а в городе уже завыли сирены и объявили воздушную тревогу.

Мои катера-тральщики, наученные войной, сразу же устремились к середине Волги, чтобы во время бомбежки быть на ходу.

А что оставалось делать мне? Ужинать сразу расхотелось. Бежать в город, искать какое-нибудь бомбоубежище или щель? А найду ли до бомбежки? Да еще и какое?

Я остался стоять на дебаркадере, стоять на том его борту, который был обращен к Волге, а следовательно, и к самолетам. Позднее, когда бомбежка окончилась, кое-кто из товарищей стал упрекать меня за излишнюю и никому не нужную браваду: дескать, мы и так знаем, что ты не трус, так зачем же напрасно рисковать?

И мои товарищи очень удивились, когда я доказал им, что остался стоять тут исключительно из осторожности. Побеги я на берег, там меня могло ранить не только осколком бомбы, но и просто камнем, вывороченным взрывом бомбы, наконец, — заживо похоронить под развалинами дома, в подвале которого я укроюсь. Может быть, мне следовало перейти на борт дебаркадера, обращенный к городу? Тоже нет: там я опять же должен был опасаться и осколков бомб, и камней, если бомба рванет на берегу в непосредственной близости от дебаркадера. Теперь же, случись такое, надстройки дебаркадера приняли бы на себя и осколки, и камни.

Кроме того, бомба, взорвавшаяся в воде, там и оставляла большую часть своих осколков.

Так где же было безопаснее? На берегу или на дебаркадере? На каком его борту?

А что стоял, не лег… От прямого попадания меня ничто не спасало.

И лучшей наградой для меня прозвучали слова капитана 3-го ранга Кринова, присутствовавшего при этом нашем разговоре:

— А ты, оказывается, начал в войне разбираться.

Сказано это было весело, вроде бы даже с легкой насмешкой. Но я прекрасно знал манеру Всеволода Александровича: как можно меньше напряженности в разговоре, если для этого есть хоть малейшая возможность.

Я не считал, сколько самолетов врага в тот вечер обрушило бомбы на Сталинград, но в архиве Академии наук СССР есть данные, что принадлежали те самолеты 4-му воздушному флоту, что было их несколько сот и произвели они свыше двух тысяч самолето-атак.

Когда ушел на запад последний вражеский самолет, в городе горели многие дома, а на реке — дебаркадеры и даже пароходы, застигнутые бомбежкой у причалов; и еще: бомбами были порваны баки нефтехранилища, и горящая нефть бурным потоком, пожирая все на своем пути, устремилась вдоль правого берега, около которого и располагались все причалы и пристани.

Но паники среди жителей города я не заметил: они деловито тушили пожары, расчищали улицы от развалин домов. Словом, вели себя так, будто подобные адские бомбежки давно стали для них привычным делом.

Сразу после бомбежки я побежал в штаб флотилии, где и узнал, что сегодня вечером войска ударной группировки 6-й немецкой армии в районе поселков Латышанка и Акатовка вышли к Волге, что в одном километре от тракторного завода появились десятки фашистских танков, которые уже начали обстрел города.

И срочно из моряков, находившихся в полуэкипаже, был сформирован сводный батальон, который вместе с другими частями и направили к тракторному заводу. Как утверждает Н. Г. Кузнецов в своей книге «На флотах боевая тревога», тот батальон насчитывал всего 260 бойцов, которые были вооружены 100 винтовками, 12 ручными пулеметами и 14 автоматами; командовал этим батальоном капитан 3-го ранга П. М. Телевной.

Слабо был вооружен этот батальон, но с утра 24 по вечер 26 августа, пока оборону этого района не взяла на себя 124-я стрелковая бригада полковника С. Ф. Горохова, он стоял насмерть. Больше того, совместно с 282-м полком НКВД и с танками 99-й бригады этот батальон выбил противника из Латышанки.

Почти весь личный состав этого сводного морского батальона пал смертью храбрых в тех многих неравных боях.

Утром 24 августа едва я успел задремать после эвакуации на левый берег Волги штаба флотилии, как опять появились фашистские самолеты, и началось такое, что не берусь точно передать это словами. Мне казалось, что теперь горел и рушился весь город. Солнце исчезло в плотной туче дыма, день почти в ночь превратился, а фашистские самолеты все ходили над самыми крышами домов и бомбили, стреляли из пушек и пулеметов.

В Сталинграде, кроме местных жителей, было много раненых, находившихся на излечении, и еще вчера началась их эвакуация. На подводах, на носилках и редко — на машинах доставляли раненых на берег, чтобы эвакуировать из горящего и рушащегося города. Но фашистские летчики с непонятной нам яростью бомбили именно переправы мирного населения и места, где накапливались раненые, то есть береговую черту; а там к шести часам утра 24 августа горело все, что могло гореть. И многие раненые погибли в этом огне, погибли от бомб и пулеметных очередей фашистских самолетов. Так, в партийном архиве Волгоградского обкома КПСС засвидетельствовано, что на базе имени Шверника находилось примерно 500 или 600 раненых, когда враг с воздуха атаковал ее. В результате этих атак около 100 из них погибли, а еще значительно больше — получили вторичные ранения и ожоги.