Олег Селянкин - О друзьях-товарищах

Солдаты спорить не стали, лишь переглянулись, пряча усмешки.

«Ага, думаете, испугаюсь?!» — догадалась она, разозлилась и решительно уселась у самого люка.

Раздалась команда прыгать — Надя быстро встала, глянула в распахнутый люк, увидела далекую землю, похожую на вогнутую чашу, расслабленно опустилась на свое место — почти упала — и торопливо сказала:

— Чур, я буду самой-самой последней…

И опять никто с ней не заспорил. Солдаты, как показалось ей, равнодушно проходили мимо нее, проходили деловитые, сосредоточенные, вроде бы — даже суровые, в один за другим исчезали в люке.

Чтобы не прослыть трусихой, она, когда настал ее черед, зажмурив глаза, тоже бросилась в люк. И ей казалось, что сердце у нее остановилось на все те долгие секунды, пока длилось ее свободное падение, пока сильный рывок не заставил открыть глаза.

Не берусь словами передать ее душевное состояние в те минуты, пока она плыла навстречу земле. В ее душе бушевала радость (парашют раскрылся!) и гордость (я смогла побороть свой страх!). Они, эти чувства, оказались настолько сильны, что Надя сразу позабыла все, чему ее учили еще на земле; она ликовала, она упивалась победой над собой. Ей казалось, что все идет лучше не надо, и вдруг с земли донесся требовательный и чуть тревожный окрик:

— Ноги как держишь? Чуть согни в коленях!

Она, конечно, подсказку поняла и приземлилась, как сказал инструктор, «для первого раза — прилично».

Восемнадцать прыжков с парашютом совершила Надежда Евстигнеевна. Разумеется, каждый раз были и волнения перед прыжком, и радость победы после него. Но тот, первый прыжок, — он навечно врезался в память.

Но именно во время восемнадцатого прыжка, как я считаю, полностью и раскрылся характер Нади Дудиной. Однако, прежде чем рассказать о нем, мне хочется чуть задержать ваше внимание еще на одном, вроде бы — самом рядовом прыжке.

В тот день ее как медицинскую сестру назначили дежурить на время проведения прыжков. И она заступила на пост. Сначала все шло как положено, и вдруг среди тех, кто должен был прыгать, она обнаружила больного солдата. Отреагировала точно по инструкции — отстранила от прыжков, и…

Да, она по-прежнему очень волновалась перед каждым прыжком, по-прежнему испытывала страх в тот момент, корда нужно было расставаться с самолетом. Все это было. Но сильнее страха оказалось желание как можно скорее и надежнее освоить технику прыжка, и сейчас, воспользовавшись тем, что одно место в самолете освободилось, она самовольно заняла его и в нужный момент прыгнула.

За то, что она самовольно оставила пост, за то, что нарушила уставные положения, обязательные для всех, кто прыгает с парашютом, ее подвергли аресту с содержанием на гауптвахте.

Правда, начальство прекрасно поняло причины, заставившие ее поступить так, в душе даже признало их уважительными. Лучшее тому подтверждение — уже через трое суток с парашютом за спиной она вновь поднялась в самолет.

А осенью 1943 года Надежда Евстигнеевна совершила и свой восемнадцатый прыжок — прыжок в тыл врага.

Это было время, когда войска Советской Армии начали форсирование Днепра — пресловутого «Голубого вала», о неприступности которого последнее время непрерывно и назойливо трубила фашистская пропаганда; это было время, когда войска Советской Армии принимали все меры для того, чтобы захватить и удержать плацдармы на правом берегу Днепра. Именно для захвата плацдарма между Каневым и Черкассами и были выброшены воздушные десанты.

Случилось так, что ПО-2, на котором шла Надежда Евстигнеевна, над линией фронта враг встретил таким плотным огнем, что летчик был вынужден отклониться от заданного маршрута. И все равно, когда по команде летчика Надежда Евстигнеевна покинула самолет, с земли по нему били зенитные орудия врага. Били вслепую, ориентируясь на шум мотора одиночного самолета. И летчик благополучно вывел свою машину из огневого мешка, а вот Надежду Евстигнеевну нашел шальной осколок, вспорол ей ступню.

Она не закричала от боли, она только закусила губу и стала еще пристальнее вглядываться в черную надвигающуюся на нее землю. Здесь, в воздухе, Надя и поняла, что опускается на территорию, занятую врагом. Поэтому даже не ойкнула, когда в момент приземления боль, казалось, разрывала ногу.

На земле привычно погасила парашют, нашла для него углубление, уложила его туда и присыпала, чем могла.

И затаилась, вслушиваясь в ночь. Зенитные орудия фашистов уже угомонились. Теперь здесь царила тишина, теперь здесь была вроде бы самая обыкновенная летняя ночь. Но Надежда Евстигнеевна прекрасно понимала, что опасности подстерегают ее на каждом шагу. Ведь она одна, совершенно одинешенька во вражеском тылу!

А что страшнее всего, единственное ее оружие — нож десантника…

Она достала его, потрогала пальцем отточенное лезвие, подумала, подумала и твердо решила, что, если фашисты попытаются захватить ее в плен, она ударит себя этим ножом точно в сердце.

Приняла это решение, начала накладывать повязку на свою рану и тут услышала далекую пулеметную стрельбу, которая то вспыхивала, то угасала южнее того места, где лежала она, Надежда Дудина.

Так вот где дерутся наши!..

Встала, даже сделала несколько шагов и… упала: боль в ноге оказалась невыносимой. Тогда, стиснув в руке нож, поползла.

И так всю ночь: короткий отдых и снова ползком вперед, туда, где ярилась стрельба.

Всю ночь думала только об одном: если фашисты попытаются схватить ее, она…

Разумеется, за мучительно долгие ночные часы она вспомнила и родную Пермь, и девчат-пермячек, с которыми училась в школе снайперов, и ребят-десантников. И все свои мечты о будущей послевоенной жизни. Обо всем передумала она той ночью. Но желание жить и страх перед пленом были настолько велики, что и сейчас, когда с той ночи минуло столько лет, Надежда Евстигнеевна отчетливо помнит только ее, эту свою главную мысль.

Ползла всю ночь, а на рассвете, когда стала отчетливо видна каждая травиночка, залегла в кустах, чтобы собраться с силами и переждать день.

Ей казалось, что она не сомкнула глаз, все видела и слышала, но немецкая речь, раздавшаяся рядом, прозвучала до ужаса неожиданно.

Чуть раздвинула ветки куста. Два фашистских солдата шагах в десяти от нее! Они приближаются… Еще шага четыре, и они наступят на нее…

Пальцы окаменели на рукоятке ножа.

Фашистские солдаты остановились буквально в двух шагах от куста, в котором пряталась она, медсестра Надежда Дудина. Перекинулись несколькими словами, потом один, поправив автомат, висевший на груди, зашагал дальше, а второй сел на землю, сел спиной к ее кусту. Закурил, безрадостно глядя на подымающееся солнце.