Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 1 - Ярость

В то воскресенье рассветало широко и привольно. Во весь окоем над синей грядой Карпат, над верховинами и долинами все выше вздымался светлеющий купол небес, предвещая погожий день. Лесные чащи нежились в последней дреме, из их недр, затянутых сизой дамкой, веяло родниковой прохладой и слышалась веселая оркестровка птичьих голосов. В голубеющем просторе — высоко и в стороне — шли на северо-восток армады тяжелых бомбардировщиков. Их отдаленный мерный рокот достигал расположения артиллерийско-пулеметной батареи, но ни у кого он не вызвал чувства тревоги: еще вчера, появившись поздним вечером, комиссар полка Уваров в беседе с офицерами сообщил, что в войсках производится передислокация частей, в том числе и в авиации.

Андрей Оленич, недавно прибывший из командирской школы и получивший под свое командование взвод станковых пулеметов, радовался назначению, смущенно свыкаясь с той самостоятельностью, какою располагает младший среди офицеров; радовался новому дню: сегодня комиссар вручит ему партийный билет.

Перед собранием выдалось несколько свободных минут, и он наблюдал, как два бойца выбирали из ловушек крупных серо-зеленых раков, как ординарец комбата и коновод полковника, совсем нагие, купают офицерских коней. Прибежал связной и доложил, что младшего лейтенанта зовут на собрание. Волнение с новой силой охватило Андрея. Спрыгнув с дерева, он привычным движением подтянул ремень, расправил гимнастерку, поправил фуражку и, унимая душевный трепет, быстро зашагал в расположение батареи.

Пушки стояли зачехленные, личный состав занимался спортивными играми на лесной поляне, а на опушке, возле столика, покрытого красной материей, показались полковник Уваров, политрук батареи и адъютант комиссара.

Где-то в окрестных горах возник непонятный гул, похожий на нарастающий обвал или на приближающиеся раскаты грома. Еще никто не знал, что началась война и что самолеты, так самоуверенно потянувшиеся на восток, — вражеские. Даже комиссар полка Уваров, находясь полсуток в пути, не имел сведений, что произошло за последние несколько часов… Вдруг из-за ближней горы со свистом и воем вынырнули три самолета с крестами на фюзеляжах и, ведя пулеметный огонь, пошли в пике, нацелившись на позиции батареи. Наблюдатель на вышке, преодолев оцепенение, закричал:

— Воздух! Тревога!

Но бомбардировщики в считанные секунды пронеслись над поляной, сбросили бомбы и пропали за кромкой леса. Андрей увидел, как слева взметнулся столб огня и дыма, как подпрыгнула пушка и, перевернувшись в воздухе, стволом зарылась в грунт. И еще успел он заметить, как две огромные ели сразу от комля до макушки вспыхнули пламенем и как в волнах дыма кружила горящая почерневшая скатерть. «Там был комиссар! И политрук… Где они?» И в этот миг тугая волна горячего воздуха сбила его с ног и отбросила в сторону. «Куда лечу? Что же это такое?» Ударившись о землю, он тут же подхватился и, озираясь, пытался сообразить, что происходит? Снова увидел горящие ели и на черной траве полковника Уварова, лежащего с окровавленным лицом. Недалеко била со звоном, словно в пустоту, пушка, неистово, взахлеб строчил пулемет, но горящие ели трещали так, словно рвались вороха патронов или петард. Огненный ливень падал вниз на неподвижного адъютанта, на стонущего, корчащегося политрука и комиссара, пытающегося подняться. Андрей кинулся к ним. По пути остановил двух бегущих бойцов, с их помощью перенес раненых офицеров к санпункту и сразу же побежал на огневые позиции.

Стало тихо. Из леса тянуло гарью. Померк такой ясный день. Андрей, подавленный и потрясенный, смотрел в небо, которым он всегда восторгался и которое теперь изменило ему, предало его, стало враждебным. Душа протестовала и возмущалась: она никак не могла воспринять жестокую реальность — войну. Но эта реальность вторгалась в его сознание, низвергая в пропасть то, чем он жил до сих пор.

Возвратились бойцы, относившие раненых в медпункт: у них лица пожелтели, глаза замутились от вида живой человеческой крови. Подошел озабоченный помкомвзвода и доложил, что убита одна лошадь, а две ранены и их придется пристрелить. Пригибаясь и выпучив глаза, выскочил из кустов ефрейтор-санинструктор и дрожащим шепотом обратился к Оленичу:

— Товарищ младший лейтенант, вас зовет комиссар… Он там, в землянке… Ему глаза выжгло…

Оленич и сам был испуган тем, что произошло с ними всеми, но шепот ефрейтора был неприятен. Человеческая слабость презренна, поэтому Андрей старался не показать своей подавленности. Тошнота все время подступала к горлу, но, перешагнув порог землянки и увидев сидящего на табуретке комиссара с забинтованной головой, он вдруг забыл о себе.

— Полковник ранен. Отправляем в госпиталь… — начал было военфельдшер, но Уваров перебил его:

— Помолчи, коли мало времени. Дай мне управиться со своими делами. — Приложив ладони к забинтованным глазам, комиссар словно собирался с мыслями, потом произнес, обращаясь к фельдшеру: — Оставь нас вдвоем с пулеметчиком.

— Лошади готовы, — напомнил фельдшер, — успеть бы к поезду.

— От войны на лошадях не ускачешь. И на поезде не убежишь, лекарь. — Когда медик вышел, Уваров протянул руку, ища Оленича: — Где ты? Дай мне свою руку, хочу, чтобы ты прочувствовал сердцем то, что я скажу тебе… Видишь, я уже сед, и мое время кончилось. Началось твое время, младший лейтенант. Почему, ты спросишь, я вдруг к тебе с сокровенным разговором? Сейчас ты для меня — надежда, вера и любовь. Да, да! Я видел, как ты шел от озера — стройный, подтянутый, молодой. И теперь до конца дней ты останешься в моей памяти именно таким. И все, что отныне будет происходить с нами, я буду связывать с тобою. Ты понял меня?

— Да, товарищ комиссар, — тихо отозвался Андрей.

— Запомни этот день, сынок. Мы с тобою никогда не увидимся. Где бы ты ни был, знай, я тебя помню таким, каким ты шел получать партбилет. — Уваров раскрыл полевую сумку и вытащил из нее красную книжечку. — Вручаю тебе партбилет! Береги его, как честь. И всегда помни: надеюсь на тебя, верю тебе.

— Спасибо, товарищ комиссар.

— На тебя перекладываю самый тяжкий, самый страшный груз — войну. Я нес тяжесть гражданской, ты неси бремя этой войны. Это — твое время, сынок.

Вошли военфельдшер и санинструктор, взяли под руки комиссара и увели.