Иван Шевцов - Бородинское поле

- Убивать - дело не хитрое. А меня могут в инженерные части направить. Авось пригожусь. Буду разрушать. А после войны заново строить. Если, конечно, самого меня какая-нибудь случайная пуля не разрушит. - Последняя фраза прозвучала без грустинки, с обычной для него легкой иронией.

Они шли от Моссовета вниз, к Охотному ряду, по правой стороне вдоль пустыря, тянувшегося до самого телеграфа и закрытого высоким дощатым забором; говорили о послевоенном времени так, словно и не начинал Гитлер своего генерального наступления на Москву. Возле телеграфа Дмитрий Никанорович приостановился, внимательно посмотрел на огромнейший плакат "Родина-мать зовет!", сказал с присущей ему восторженной теплотой:

- А знаете, Олег, какие ассоциации вызывает этот плакат? - Олег недоуменно промолчал, и Дмитрий Никанорович сам ответил: - Вспоминается песня Александрова "Священная война". Да-да, именно она. Это - как набатный колокол.

Олег ничего не ответил, он не сразу уловил смысл сказанного, а Дмитрий Никанорович уже продолжал ранее оборванную мысль:

- После войны многие города придется строить заново. А ведь вы, Олег, мечтали о комплексной застройке. Я помню ваш проект нового города. Фантастика, но дерзкая и красивая. Это хорошо. У нас, Олег Борисович, родилась новая, советская архитектура. Новый зодчий появился, которому предстоит строить новые города. И Москву в том числе. Новую Москву. Наша профессия сугубо мирная. Зодчий - это, как бы вам сказать, символ мира, что ли… Перед самым началом войны я отдыхал в санатории "Барвиха" вместе с Алексеем Толстым. Алексей Николаевич - человек интересный, увлекательный собеседник и неутомимый спорщик, умный и находчивый. Однажды мы заспорили, что древнее - искусство или архитектура? Я утверждал, что конечно же архитектура. Потому как сначала появился зодчий, а уж потом художник. Ведь что человеку прежде всего нужно? Пища и кров. Архитектура - она когда появилась? Как только человек вылез из пещеры и стал строить примитивную хижину. Алексей Николаевич перебил меня и как будто подхватил мою мысль. "Совершенно верно, - говорит, - зодчий появился, как только человек вышел из пещеры. А художник еще в пещере на глиняных стенах делал рисунки. До появления архитектора. Но вы, - говорит, - правы: человеку сначала нужна крыша над головой, а уж затем - зрелище".

На углу улицы Горького и Охотного они встретили художника Павла Корина, который в эти тревожные дни также работал в "ведомстве" главного архитектора Москвы. Корин шел из Большого театра, где производил реставрационные работы. Павел Дмитриевич был чем-то очень похож на Дмитрия Никаноровича, и не только статью, коренастой осанкой. Было что-то неуловимое, внутреннее, что роднило их. Сам незаурядный живописец, Дмитрий Никанорович высоко ценил художника Павла Корина, преклонялся перед его могучим талантом. Корин же видел в Дмитрии Никаноровиче большого зодчего, восхищался его неутомимой энергией. Из построенных им зданий ему больше всех нравился Концертный зал имени Чайковского. Тепло поздоровавшись, Дмитрий Никанорович заговорил первым:

- Вот провожаю Олега на фронт. Так сказать, прощальная прогулка по Москве. Человеку завтра в бой, а мы вот рассуждаем о том, какие здания будем строить после победы. Нелогично?

- Нет, почему же, - ответил Корин, и ясные глаза его лучились любопытством. - Это даже очень интересно. Я слышал, что рано или поздно, а и к нам, в Москву, придут заокеанские небоскребы. Что вы на это скажете?

- Зачем заокеанские? - Дмитрий Никанорович резко тряхнул крупной головой. - Мы свои построим, в нашем стиле. Бетонные глыбы нам ни к чему. У нас есть свой, национальный стиль зодчества, есть великолепные образцы. Тот же Кремль с его островерхими шатрами башен - образец национального стиля. Я представляю себе Москву завтрашнего дня, где вместо сорока сороков с крестами будут возвышаться пики наших многоэтажных зданий. Только вот Олег со мной не согласен, - с подначкой усмехнулся он в сторону молчаливого Остапова.

Олег не отозвался. Лицо его было сосредоточенным, отрешенно-задумчивым, но не грустным, а напротив, каким-то просветленным. Дмитрий Никанорович не уловил этой просветленности и сказал невпопад:

- Что вы такой задумчивый? Мысленно вы уже там, на фронте, мосты взрываете?

- Нет, Дмитрий Никанорович… Я сейчас думал о другом.

- О чем же, если не секрет? - быстро спросил Дмитрий Никанорович.

- Враг у порога, над нами смертельная опасность, а мы спокойно рассуждаем о завтрашнем дне, как будто этот день гарантирован всевышним.

- А вы не считаете, что он… гарантирован? - стремительно спросил Дмитрий Никанорович, и в низком голосе его прозвучало нечто настойчивое и резкое, что смутило Олега.

- Нет, не считаю, - конфузясь, ответил Остапов и густо покраснел. - Некоторые сомневаются и бегут из Москвы на восток.

- Некоторые не в счет, - резко и почти с раздражением отозвался Дмитрий Никанорович. - И потом, надо разобраться: бегут - это одно, а эвакуируются - совсем другое. Вот Павел Дмитриевич не уехал. И напрасно. Вам бы надо уехать непременно. Талантливых людей надо беречь. Мы всех академиков-зодчих эвакуировали.

- Разве? - поднял ясные глаза Корин. - А я вчера на улице встретил Алексея Викторовича Щусева. Насколько я помню, он академик архитектуры.

- Отказался, - ответил Дмитрий Никанорович. - Заупрямился старик. Что с ним поделаешь - таков уж он есть. На днях я тоже встретил его, но не на улице, на крыше дома. Представьте себе: утречком, вижу, сидит на крыше человек с палитрой в руках. Перед ним этюдник. А на голове - кастрюля. Да-да, обыкновенная кухонная кастрюля. Присмотрелся - да это ж Алексей Викторович! Спрашиваю: "Что вы там делаете в такую рань?" Отвечает: "Решил рассвет над военной Москвой написать. С аэростатами, знаете ли, эффектно получается". - "А на голове что у вас? Никак, кастрюля?" - "Она самая, вместо каски. Осколки, знаете ли, падают от зенитных снарядов. А так, говорят, безопасней". Я ему опять: уезжать, говорю, вам из Москвы надобно. А он мне: "Соглашусь при одном условии - если и детища мои со мной вместе эвакуируете: Мавзолей, гостиницу "Москва", Казанский вокзал. А без них я никуда не поеду". Вот он каков - Алексей Викторович. Учитель мой.

- И не он один таков, - заметил Корин. - Многие художники отказались покинуть Москву.

- Музыканты тоже, - вставил Олег, вспомнив, что сегодня он идет на концерт. - Голованов, например.

Возле Дома Союзов они расстались. Здесь Олег назначил встречу своей жене: перед уходом на фронт они решили побывать на концерте симфонической музыки. Многие театры в это время уже эвакуировались из Москвы, но большой симфонический оркестр, руководимый Николаем Семеновичем Головановым, продолжал давать концерты. Провести последний вечер перед уходом на фронт в Колонном зале предложил Олег, и Варя охотно согласилась. Она не принадлежала к категории меломанов, на симфонических концертах прежде не бывала, но, как и миллионы обыкновенных людей, не лишенных начисто слуха, воспринимала музыку с удовольствием, без внешних восторгов, особенно песню, хотя сама пела редко, почему-то стесняясь.