Иван Шевцов - Бородинское поле

Где-то в глубине души Саша надеялась на лучшее. Ведь вот он, этот Чумаев, которого она, между прочим, ни в чем не винила, он-то сам не видел ни плена, ни смерти Коли. Он что-то путает, и в этой путанице ей хотелось самой разобраться, потому что в ней не разобрались и не распутали ее командир и комиссар. Потому и побежала она вслед за Чумаевым. И как только умолкли взрывы бомб и воцарилась натянутая, звенящая тишина, она торопливо поднялась, машинально стряхнула снег с полушубка и подошла к Чумаеву.

- Егор, милый, ты мне толком расскажи, что с Колей? Я же знаю, вижу, по глазам твоим вижу, сердцем чую, что ты что-то скрываешь, не договариваешь чего-то. Ведь, правда, не так все было? Егор, ты меня слышишь? Ну что ты молчишь? Ты не бойся, ты только мне скажи, а я никому, вот поклясться могу, что никому не скажу. А, Егор?

Чумаев не отзывался. Он лежал неподвижно в той же позе, распластавшись на снегу. Саша опустилась перед ним на колени и начала тормошить его. И только тут поняла, что Чумаев мертв, что он больше ничего не скажет, и все, что он знал о ее Коле, уйдет вместе с ним в небытие. "А может, он только ранен или контужен?" - мелькнула спасительная мысль, и она привычным движением расстегнула его полушубок, прильнула ухом к груди, затем торопливо начала нащупывать пульс. Сердце не билось. А в остекленелых глазах застыли ужас и боль. Тогда она закричала:

- Убит!.. Он убит!..

Подошедший военфельдшер вместе с Сашей внимательно осмотрел еще не остывший труп. Они искали рану от осколка бомбы. Но никаких следов ранения, ни одной царапинки не обнаружили, и молодой фельдшер на вопрос Брусничкина, от чего умер его ординарец, ответил с удивлением:

- От разрыва сердца, товарищ комиссар.

- Со страха, выходит? - сказал Глеб.

- Выходит, так, товарищ полковник, - подтвердил военфельдшер.

Налет немецкой авиации на этот раз для полка Макарова обошелся без жертв, если не считать смерти Чумаева и убитой осколком бомбы лошади.

Саша решила, что со смертью Чумаева оборвалась последняя ниточка надежды. Шатаясь, словно пьяная, она пошла к заснеженному ручью, где кусты орешника, ольхи и черемухи, увязая в сугробах, хороводом окружили одетую в хрусталь старую березу. Там было безлюдно и пусто, как на душе у Саши. Утопая по колено в снегу, она пробралась к этой березе, обняла ее, прижалась щекой к холодной бересте и зарыдала. Сначала тихо, словно опасаясь, что ее услышат однополчане, потом, убедившись, что никто не услышит ее, что голос ее заглушает рев орудий, открывших огонь по Дворикам, дала волю слезам. Жуткий стон и рыдания вырывались из ее груди, а охрипший голос повторял одно и то же:

- Сы-но-о-чек ты мой… Родне-е-нький мой сыночек… Кровинушка ты моя-а!..

На КП с нетерпением ждали Думбадзе, а его все не было. Разное думали: может, под бомбежку попал или в лапы немцев угодил. А он появился в тот момент, когда орудия прекратили огонь по Дворикам, а батальон Сухова перешел в атаку. Прибыл с тревожной вестью, подтвердив сведения Чумаева. Отряд немцев численностью до батальона выбрался из леса на дорогу, по которой только что прошел артполк, и теперь движется сюда. Макаров приказал повернуть орудия на сто восемьдесят градусов, быть готовыми открыть огонь по первой команде. Кроме того, был создан небольшой подвижной отряд во главе с командиром полка. Отряд этот, вооруженный пулеметами, занял позиции на бугре, там же, где и корректировщики расположились. На КП оставались Брусничкин и Судоплатов. Начальник штаба запросил у командиров дивизионов сведения о боеприпасах. Оказалось, что снарядов осталось совсем ничего, по два выстрела на орудие, и ожидать скорого подвоза не приходится, поскольку полк теперь отрезан от своих тылов неожиданно появившимся отрядом фашистов. Это не на шутку встревожило Брусничкина и Судоплатова. О появлении в нашем тылу отряда гитлеровцев сообщили в дивизию и попросили помощи. Тот же начальник оперативного отдела сказал, что доложит командованию, и посоветовал связаться с ближайшей стрелковой частью. Брусничкин приказал попробовать связаться по телефону с пехотой. И вскоре телефонист доложил, что на проводе комбат Сухов.

- Сухов, это ты? - обрадованно кричал в трубку Брусничкин. - Послушай, Сухов, ты откуда говоришь?.. Я спрашиваю: ты где сейчас находишься? В Двориках? Вот молодец! Поздравляю. Что? Говоришь, мы славно поработали? Ну спасибо тебе. Послушай, товарищ Сухов, теперь ты должен нас выручить. Услуга за услугу. Создалась тяжелая ситуация: у нас в тылу - немцы. Да нет, пока еще не пленные. Целый батальон. Откуда? А хрен их знает откуда. Из леса вышли. А мы все снаряды на твои Дворики израсходовали. Если немцы нас сомнут, то и тебе не поздоровится. Помогай, дорогой. Где? Сейчас передаю трубку начальнику штаба.

- Здорово, комбат, - сказал в телефон Судоплатов - Что ты можешь выделить? Роту? Давай роту. Карта перед тобой? Ну вот смотри. Высотку двести пятьдесят три видишь? Так. Там лесок небольшой. Видишь? Сосредоточивай там роту, и пусть она ударит немцам во фланг. Ты понял меня? Вот и хорошо. Поторопи, дорогой, знаю, что устали. Надо. Понимаешь, это очень важно. Положеньице аховое. Вот-вот. Не будем мелочиться, зачем делить: твои немцы - наши немцы. Все они одни - гитлеровские. Ну хорошо, оставим для твоих немцев несколько снарядов. Будь жив.

Пока происходил этот разговор, Брусничкин вспомнил о Саше. Где она? Тяжело ей, надо бы как-то утешить материнское сердце. Спросил:

- Где Александра Васильевна? Кто видел?

- К ручью пошла, вон к той березе, - указал связист.

- Бедняжка, - сердечно произнес Судоплатов. - Беды бы не наделала. В отчаянии всякое может. Присмотреть бы.

- Да-да, я об этом подумал. Мы должны проявить максимум внимания, - решительно и настойчиво проговорил Брусничкин и ненужно переспросил связиста: - У ручья, говоришь?.. Я схожу за ней.

Саша встретила Брусничкина равнодушным взглядом заплаканных, припухших глаз. Обычно веселый блеск, казалось, на веки вечные исчез с ее моложавого, свежего лица, до того выразительного и открытого, что на нем читались все ее мысли. Теперь ее овальное лицо было серым и неподвижным. А в некогда озорных глазах потухли веселые искорки.

Сейчас у Брусничкина не было нужных слов, чтобы утешить Сашу, а вернее, не было только первых слов. В подобных случаях трудно найти первые слова. Леонид Викторович посмотрел на Сашу тепло и грустно и заговорил тихо, печально, как говорят на похоронах:

- Александра Васильевна… нет слов, но я прошу вас выслушать меня. Не так все страшно, как нарисовал Чумаев. Хотя и он сказал, что Коля в плену. Значит, жив. А это главное. Нам всем тяжело, поверьте… Все мы с вами всей душой, и ваша беда - это наша беда. Но давайте рассуждать логически. Гитлеровцы взяли мальчонку в плен. Но сами-то они наши пленники, и они прекрасно понимают, что едва ли им удастся пробиться к своим, что их ждет либо смерть, либо советский плен. Вот и подумайте, зачем им убивать мальчонку, да еще из той части, через боевые порядки которой они хотят прорваться к своим? Какой смысл? Навлечь на себя наш гнев и расплату?