Иван Шевцов - Бородинское поле

- Ты хочешь раздеть здание, оголить, нагишом его выставить на площади, - не спросил, а утвердительно сказал председатель исполкома. Архитектор не ответил. Он продолжал свою мысль все так же угрюмо и глухо, не отрывая холодно-важного взгляда от стенда:

- Вообще, применение здесь формы аспид очень смело, оригинально и спорно. Я бы и второй терем делал таким же. Знаете ли, эти вогнутости ведут к потере полезной площади.

- Потери ничтожны, зато… - сказал Олег, нарочито не закончив фразы.

. - А мне нравится, - вдруг высказался председатель исполкома. - Прекрасная будет гостиница. Она украсит наш город и, главное, органически вольется в сложившийся ансамбль центра.

- Присоединяюсь к мнению предыдущего оратора, - шутливо заулыбался секретарь горкома и, подняв взгляд на архитектора Энска, заговорил уже серьезно: - Валентин Николаевич правильно заметил: если убрать все, что вы предлагаете, значит, оставить здание нагишом. Оно не будет смотреться, не вызовет никаких эмоций. А это будет действовать, притягивать внимание, радовать. Незаметно будет вселять чувство радости, гордости, вызывать в памяти исторические картины. Нет, Олег Борисович, вы прекрасно все сработали. И мы постараемся, сделаем все возможное, чтоб этот проект воплотился в жизнь. Вот я был в Абхазии, в цитрусовом совхозе, которым руководит долгие годы опытный цитрусовод Кирия. У них на территории прекрасный Дворец культуры с колоннадой, напоминающий Парфенон. Находились спецы, говорили товарищу Кирия: "Зачем колонны? Излишество!" А Кирия отвечал, и вполне резонно: "Уберите колонны, и что будет? Хлев!" Вот так-то, дорогой зодчий! - закончил он, обращаясь к архитектору Энска.

- Но не обязательно украшать. Красоту могут создать пропорции, - ответил архитектор.

- Пропорции и гармония, - сказал молчавший до сих пор Олег. Он как бы примирял спорящих. - Независимо от того, гладкий будет фасад или декоративно оформленный, нужно добиться выразительности и ясности. Ведь мы должны удовлетворить запросы и вкусы не только своих современников, но и граждан будущего. Здания строятся не на десятилетия. Это не фильм-однодневка, и даже не картина, которую можно не смотреть, и даже не монумент, который можно убрать, заменить другим. Уродливое здание не снесешь, пока время его не разрушит. Мы часто говорим, что архитектура - это застывшая в камне музыка. Гете назвал архитектуру безмолвной музыкой. Я думаю, что такое определение не совсем точно. Прекрасная архитектура способна высекать в душе человека музыку.

Обсудив некоторые частности и отказавшись от кофе, который предложил хозяин, гости уехали. Олег и Валя остались одни. Олег усадил Валю на широкую тахту и пошел готовить кофе, говоря:

- Гости отказались, а мы с тобой попьем.

- Помочь? - предложила Валя.

- Лучше в оформлении гостиниц, - с веселой улыбкой ответил Олег. - Ты прости меня, что я без твоего согласия не только объявил тебя художницей, но и сюжеты за тебя придумал, и все прочее: палех, резьбу по дереву. Это все еще подлежит обсуждению, все в твоей власти, и я не посмею вторгаться в твои сферы.

- Да что вы, по-моему, это так интересно! Я слушала вас и уже представляла… огненно-золотистые картины.

- Вот и хорошо, я знал, что ты меня поддержишь, надеялся на твою помощь. Эх, Валенька, мы с тобой такое здание соорудим в Энске! Как верно заметил их градостроитель, это будет вызов. Ну а кому и чему - пусть каждый, кто имеет голову, разумеет по-своему.

- Но почему я ничего не знала об этом проекте?

- Извини, не хотел тревожить, ворошить все мерзости, которые происходили на обсуждении.

- И Брусничкин выступал?

- Сам - нет, помалкивал. Он был главным дирижером. В каждом выступлении явственно звучал голос Леонида Викторовича.

Олег поставил возле тахты, на которой сидела Валя, круглый журнальный столик, водрузил на него сахарницу, банку с растворимым кофе, вазу с сушками, сухарями, печеньем и конфетами. Сам сел не на тахту, а в низкое кресло напротив Вали. Сказал:

- Нашу сегодняшнюю встречу следовало бы отметить хорошей бутылкой вина. Но я за рулем. А как ты?

- Одна? Нет, благодарю.

Пили кофе с сушками. Впервые они оказались вдвоем. Прежде Валя всячески избегала такой встречи. Сейчас им никто не мешал просто смотреть друг на друга доверительно и нежно. Оба они давно думали об этой встрече, ждали ее: Олег с нетерпением, Валя с тревогой. Его восхищенный, полный нежности взгляд смущал Валю, она видела в этом взгляде и неистовое увлечение, и страстное желание. Последнее пугало ее, порождало в душе смятение, напряженное и радостное. Она задыхалась от обуревающих ее чувств. Всем сердцем, всем существом она принадлежала ему, но тело ее сопротивлялось, оно не было готово сделать последний шаг. Валя сказала себе самой торопливо и лихорадочно: если это случится помимо ее желания, она не простит ему, во всяком случае, он многое потеряет в ее глазах. А это будет печальная потеря - прежде всего для нее.

Олег отодвинул в сторону столик с пустыми чашками и сел на тахту рядом с Валей.

- Я вымою посуду, - сказала она и попыталась встать. Он удержал ее, осторожно положив руки ей на плечи и устремив на нее глубокий, всеобъемлющий взгляд, в котором отражались бездонная синева, ожидание, надежда и страсть.

- Я это делаю сам.

Горячими руками он ощущал, как дрожат ее беспокойные плечи, и вспомнил: так дрожит зажатая в руке пойманная птичка. Ему казалось, что под напором обуревающей страсти он начинает терять над собой контроль. Она повернулась к нему мягко и послушно - маленькая девичья грудь ее вздымалась, тонкие прозрачные ноздри трепетали, а взволнованное лицо и блестящие родниковые глаза выказывали глубокое, сосредоточенное чувство любви. Олег взял в свою руку ее маленькую, почти детскую руку, в которой, однако, ощущалась физическая сила и твердость, и поднес к своим губам. Почувствовав прилив нежности, Валя порывисто прильнула к нему, и губы ее коснулись его горячего лица. Он обнял ее бережно в долгом поцелуе, и голова ее коснулась подушки.

- Не надо, ради бога, очень прошу, не сейчас, - умоляюще шептала она, глядя на него в упор, и взгляд ее проникал ему в душу. Он почти физически ощущал его. Что-то далекое, непознаваемое, непостижимое и прелестное виделось Олегу в этом самом дорогом, самом близком ему человеке.

Олег отпрянул, словно опомнившись, виноватый и пристыженный, опустил голову, сжав ее руками. Потом повернул к Вале пунцовое лицо и прошептал искренне и нежно:

- Прости, родная.

Какая-то голодная тоска и смущение прозвучали в его голосе и отразились в глазах. Валя молча закивала, отдаваясь чувству восторженной радости и душевного просветления. Олег поднялся, набросил на плечи серый пиджак, сказал негромко и ласково: