Иван Шевцов - Бородинское поле

- Вы согласны, что это прекрасно? - пыталась поколебать его заблуждения Лена.

- Да, согласен. Но зачем? Для кого?

- Для людей. Человека должна окружать красота. Прекрасное облагораживает человека. Государство заботится о духовном богатстве своего народа.

- Понимаю, - быстро перебил ее Дэниел и тихо улыбнулся, подумав про себя: "Дочь, как и отец, тоже занимается пропагандой".

Не осмотрев и половины подземных дворцов метро, усталые, они вернулись домой, где их уже ждали Коля с женой, Валентина Ивановна и прилетевший из Зауралья Святослав. Дэниел с восторгом говорил Наташе:

- Ты обязательно должна посмотреть метро. Это бесподобно, необыкновенно и… нерасчетливо. Да, да, мисс Лена со мной не согласна, Но это явное расточительство. Впрочем, она хороший пропагандист. И вообще, русские, я полагаю, прирожденные пропагандисты. Это, очевидно, черта национального характера.

- Почему вы так считаете? - мягко улыбаясь, спросил Святослав по-английски.

- О, я хорошо знаю свою жену и тещу. И кроме того, я уже имел удовольствие разговаривать с мистером Макаровым, - кивок и дружеская улыбка в сторону Глеба Трофимовича, - и с мисс Леной.

Наташа перевела слова мужа и вопрос брата, вызвав веселое оживление присутствующих. Настроение у всех было приподнятое, праздничное. Были тосты, сопровождаемые оживленной беседой, и разговоры, прерываемые тостами: за здоровье, благополучие, за мир на земле, за дружбу советского и американского народов. А Дэниелу в каждом тосте слышалась "коммунистическая пропаганда", и он решил как бы в ответ подбросить шпильку в виде вопросика, как он думал, неделикатного свойства:

- Как поживают ваши диссиденты? Их преследуют?

- Диссиденты? Это кто такие? - прикинулся Олег.

- Инакомыслящие. Борцы за права человека, - уточнила Наташа.

- А-а, поборники, - сказал Олег.

- Их у вас поборниками называют? - переспросила Наташа.

- Это вы их так называете, ваша пропаганда. Мы же их величаем подонками, - сказал Олег.

- А почему поборники? - полюбопытствовала Наташа. - Как понимать это слово?

- От глагола "побираться". Побирушки, - ответил Олег.

- Побирушки? Это как бы нищие? - Опять Наташа.

- Совершенно верно: нищие духом.

- И где ж они побираются? Я что-то не встречала, - шутя сказала Лена.

- Среди иностранцев. Те их подкармливают объедками.

Дэниел попросил жену перевести ему разговор: ведь вопрос задал он. Наташа, смеясь, объяснила. И тут Дэниел узнал, что в его отсутствие Наташа не утерпела - вручила всем сувениры. Весть эта повергла его в уныние, настроение испортилось, веселье и восторг как ветром сдуло. Он сделался мрачным, за праздничным обедом выпил две рюмки "пшеничной" и, сославшись на усталость, уединился в отведенной для них Лениной комнате и попытался уснуть. Но сна не было: перед глазами стоял симпатичный генерал-сын, такой же задушевный, как и его отец. Они даже обменялись несколькими фразами по-английски.

- Я много о вас слышал от Виктора. Он в восторге от вас, - сказал тогда Дэниел вполне искренне. Со стороны Святослава Дэниел не нашел даже и намека на холодную настороженность или официальную натянутость, и это еще больше смущало гостя.

- Как он поживает? - спросил в свою очередь о Викторе Святослав.

- Трудно одной фразой ответить на ваш вопрос, - сказал Дэниел. - Вьетнам ему серьезно повредил, как, впрочем, и многим американцам. Неразумная война нанесла Америке раны, которые еще долго будут кровоточить.

Святослав, вздохнув и затем посмотрев на Дэниела с пытливой откровенностью, произнес:

- Хотелось бы, чтоб подобное не повторилось нигде и никогда. Я, как вы знаете, видел собственными глазами "работу" американцев во Вьетнаме…

- Я вас понимаю, - быстро заговорил Дэниел. - Но мы сами осудили эту грязную войну, назвали ее позором Америки и надеемся, что ничего подобного не повторится в будущем.

- К сожалению, некоторые влиятельные деятели страдают короткой памятью, - задумчиво отозвался Святослав, а Дэниел почувствовал неловкость, вызванную словом "позор", которое он сам же и произнес. Осуждая вьетнамский позор Америки, он ощутил свой личный позор перед отцом и братом своей жены, и позор этот ему казался более гадким, чем тот, общенациональный. И то, что в самолете казалось ему безобидным, успокоившим его, теперь оборачивалось новой стороной. И хотя он убедил себя, что в часы вмонтирован не передатчик, а магнитофон, это нисколько не утешало его. Он представил себе, как потом, много недель или месяцев спустя, агенты ЦРУ будут охотиться за часами двух генералов, как таинственным образом исчезнут часы у отца и сына. Все это напоминало какой-то примитивный детектив, который в иной ситуации, может, и не следовало бы воспринимать всерьез, однако действительность, ее неумолимый факт не давали ему покоя, будоража совесть. "Зачем, кому это нужно? Генералу Пересу?" - спрашивал он себя, ощущая горький, неприятный осадок на душе. Он не верит, что русские собираются нападать на США. Вся эта шпиономания нужна Пересу и ему подобным, к которым он, Дэниел Флеминг, питает неприязнь. И выходит, что он работает на Переса, выполняет его грязное задание. Получилась чертовски неприятная история, из которой нужно было искать выход.

Он слышал, как гости начали расходиться, договариваясь о программе на завтрашний день. Прощались тихо, чтоб не разбудить его, а он и не помышлял о сне. Вошла Наташа, не зажигая огня, легла рядом. Он подвинулся, уступая ей место.

- Ты не спишь? - спросила она.

- Нет, - ответил он.

- Ты устал? Плохо себя чувствуешь?

- Да, именно - плохо чувствую.

- Ты много выпил.

- Ерунда. Совсем не в этом дело,

- А в чем?

- Я совершил бесчестье. Ты прости меня. Я виноват перед твоими родными. Но я все исправлю. Пока не поздно. Еще не поздно. Ты простишь меня.

И он все ей рассказал.

Святослав и Валя возвратились в полночь. В доме стояла будничная тишина. Святослав прошелся по квартире, включил свет во всех комнатах, осмотрелся. Почти год не был он здесь, но за это время ничего не изменилось: все вещи стояли, лежали, висели на тех же местах, где им надлежало находиться. И в то же время он каким-то внутренним чутьем ощущал глубокую, серьезную, непоправимую перемену, происшедшую за время его отсутствия. И перемена эта крылась в самой Вале. И не потому, что в первые минуты встречи, когда он вошел в квартиру, где она ждала его, чтоб пойти к Глебу Трофимовичу, не было той трогательной, искренней теплоты, которая бывает после долгой разлуки близких людей. А во всем облике Вали, совершенно новом для него, - в ее взгляде, в движении, в тоне, которым она говорила, даже в голосе, он явственно чувствовал не просто холодок, а твердую, устоявшуюся отчужденность. Не враждебность, не виноватая натянутость исходила от нее - напротив, она была корректна, учтива, но это лишь подчеркивало ощущение той непреодолимой духовной пропасти, которая их разделяла. Она была чужая, недоступная для него, и он был чужой и нежеланный. В кухне пили крепкий чай с лимоном, от которого потом долго не приходит сон - они это знали. Вели разговор о разном, тщательно избегая главного. Прежде всего Валя расспрашивала, видится ли он с молодоженами - Игорем и Галинкой. Да, видится - за это время Святослав бывал в их гарнизоне дважды и, разумеется, навещал дочь и зятя. Живут хорошо, имеют комнату в общей квартире. Для начала - нормально. Галя поступила на работу. Правда, не по специальности - заведует библиотекой, - но и это неплохо, по крайней мере лучше, чем вообще сидеть без дела. Игорь оказался на редкость хорошим мужем. Это у Святослава сорвалось произвольно - сказал и осекся, пожалел о сказанном не ко времени. Валя поняла его смущение, но виду не подала, встала, сказав: