Иван Шевцов - Бородинское поле

Отец… Только теперь Святослав осознал по-настоящему глубокое бескорыстие, щедрость и нежность души его, беззаветную гражданственность в отношении к людям и делу, которому он посвятил свою жизнь, его неподкупную честность и принципиальность, которые были так характерны для большевиков. Он жил интересами страны и народа, и боль народная кровавыми рубцами ложилась на его сердце.

Мысли рождали чувства горечи, досады, благородного стыда. Как часто дети, принимая родительское добро, тепло и ласку, забывают о простой сердечной благодарности. И, относя себя к категории таких детей, Святослав мысленно спрашивал: "Почему так, почему родительское внимание, забота и любовь выше, полней и бескорыстней сыновней? Это несправедливо, это непростительно, возмутительно. Но почему мы об этом думаем лишь у свежих могил, когда случается непоправимое?"

Вошла Лена, деликатно напоминая:

- Ты домой звонил? Они будут волноваться.

Святослав сидел к ней спиной, сутуло облокотясь о письменный стол. На вопрос сестры не ответил, даже не шелохнулся. Лена снова спросила:

- Ты когда улетаешь?

- Завтра, - сказал Святослав, не поворачиваясь.

Лене хотелось поговорить с братом, но поняла, что сейчас он не расположен к откровенной беседе. Тихонько прикрыла дверь и ушла к себе. "Зачем я так нелюбезно?" - устыдился Святослав.

Он решил не заезжать домой: с Валентиной все покончено. Оскорбленное самолюбие его требовало непоколебимой твердости. Примирения быть не может, и даже постигшее великое горе не в состоянии что-то изменить в их супружеских отношениях. В этом он убедился еще раз даже сегодня: неустрашимая и гордая Валя держалась с ним учтиво и корректно, но ни словом, ни взглядом, ни жестом не выказала готовности к раскаянию и примирению. Внезапная смерть отца отодвинула на задний план его семейную драму. По крайней мере, он первый не пойдет на уступки, не проявит благосклонность и великодушие.

Святослав достал из ящика письменного стола лист чистой бумаги и начал писать письмо матери в США. Письмо было краткое, сдержанное. Он сообщал о смерти отца и сожалел, что не имеет возможности увидеть и обнять свою бедную маму, которую ему очень хочется повидать. Сожалеет и о том, что она не приехала в Москву вместе с Флемингами, и что покойный отец очень хотел повидать свою внучку. "Я понимаю, - писал Святослав, - в твоем возрасте уже трудно путешествовать, тем более совершить путешествие через Атлантику, хотя в наш век межконтинентальный перелет на воздушном лайнере связан с меньшими неудобствами, чем поездка на автомобиле из Москвы в Тамбов". В этих словах содержалось приглашение матери посетить Москву.

Закончив письмо, Святослав посмотрел на телефонный аппарат, стоящий тут же, на столе. Он ждал звонка, думал, что позвонит Валентина или Галя. В тайне души, противореча самому себе, он хотел, чтоб раздался этот звонок. Но телефон молчал.

А тем временем Галя говорила матери:

- Позвони отцу. Почему ты не хочешь позвонить?

- Зачем? Он же не стал со мной разговаривать.

- Вы поругались?

- Нет.

Обе женщины обменялись чистосердечными взглядами. Мягкий взгляд дочери призывал к доверию и дружескому расположению, в глазах матери светилась нежная страсть и неукротимая любовь. Они понимали друг друга без слов, читали мысли.

- Ну а как же дальше? - спросила Галя, и вопрос этот содержал очень многое, и то, о чем они еще не говорили. В нем были не просто догадки и подозрения, а нечто большее, определенное. И Валя не могла лукавить, видя в дочери свою союзницу.

- Я не могу ничего с собой поделать. Время не излечило, а только укрепило. Я не могу без него. Он мне нужен, как воздух. Если я не услышу его голос хотя бы по телефону, я весь день не нахожу себе места, я мечусь, как потерянная, - растроганно и сладостно призналась Валя. - Мне ничего от него не надо. Только слышать его голос, знать, что он есть, думать о нем, иногда встречаться. Мы видимся редко, и .каждая встреча для нас - праздник.

Галя не удивилась. Она посмотрела на мать сочувственно и озабоченно сказала:

- Бедная тетя Варя! Мне ее жалко.

Валя вспыхнула, изменилась в лице. В глазах ее отразился ужас. Она ведь не подозревала, что дочь знает имя ее возлюбленного.

- Почему ты решила? - с торопливой живостью заговорила Валя. - Откуда тебе известно?

- Это несложно, - спокойно ответила Галя. - Думаю, что и отец догадывается.

- Ты уверена? Нет, он не догадывается. Он спрашивал у меня его имя. Я, разумеется, не сказала. И Варя не знает. Нет-нет, не могут они знать. Иначе бы…

Она не договорила, лихорадочно сжавшись в комок.

- Ты наивная, мамуля, - и Александра Васильевна, и Лена, думаю, догадываются. Они же не слепые. Я-то знаю. Давно знала.

- Какой ужас, какой ужас! - воскликнула Валя и закрыла пылающее лицо руками. - Что же делать, как же теперь быть?

Она спрашивала совета у дочери, но Галя уклонилась, сказав рассудительно:

- На этот вопрос только ты можешь ответить.

- Да, да, только я. Сама заварила - самой и расхлебывать.

- Не те слова, мамуля, и ты ни в чем не виновата, - искренне поддержала Галя.

- А как бы ты поступила на моем месте? - Валя смотрела на Галю не как на дочь, а как на подругу, от которой уже нет тайн.

- Не знаю. Во всяком случае ни с кем не стала б советоваться и пи с чьим мнением не посчиталась бы.

- Спасибо, доченька. - Валя обняла Галю и поцеловала.

Когда самолет, в котором возвращались домой супруги Флеминги, поднялся в ясное морозное небо Москвы и взял курс на запад, в Америке была глубокая ночь. В эту ночь Нину Сергеевну мучили кошмарные сновидения. Ей снились события тридцатипятилетней давности: колючая проволока, грохот бомб, горящий эшелон, немецкие овчарки, почему-то в касках и в погонах эсэсовцев, виселицы. И среди повешенных она узнала Оскара. Он был жив, он звал ее на помощь - такое возможно только в сновидении, - он призывно размахивал руками, а голос его был хриплый, слабый, угасающий. И она сняла его с виселицы и положила на землю. Он закрыл глаза и казался бездыханным, умирающим. Она настойчиво тормошила его, пытаясь привести в чувство, говоря: "Оскар, Оскар, очнись! Нам надо бежать. Кругом эсэсовцы и овчарки". Он открыл глаза и сказал: "Я не Оскар, я Глеб". Она удивилась. Как? Глеб погиб на границе! Она присмотрелась и увидела, что это был действительно Глеб. На нем была опаленная огнем гимнастерка и майорские петлицы. Она попыталась помочь ему подняться и услыхала за спиной надменный хохот. Она обернулась и - о, ужас! - за ее спиной стоял Оскар в форме эсэсовца с автоматом на изготовку и хохотал. Она позвала: "Оскар, помоги нам". Но Оскар продолжал хохотать. Тогда она повернулась лицом к Глебу, но Глеба уже не было. Ничего не было - пустота, ночь и безмолвие, только в небе сверкали звезды, необыкновенно яркие и холодные. Она видела, как из мириад звезд сорвалась одна и полетела не на землю, как это обычно бывает, а куда-то вдаль и ввысь. И потом вдруг где-то в просторах вселенной раздался ослепительный взрыв - грандиозный катаклизм, - и Нина Сергеевна решила, что улетающая звезда столкнулась с другой, неподвижной. Взрыв был такой ощутимый, а вспышка - катастрофически явственной, что Нина Сергеевна проснулась. Она находилась в состоянии ужаса. Ее лихорадило, мысли торопливо и беспорядочно толкались, мешая сосредоточиться и разобраться, при этом главная мысль говорила: что-то случилось. И тогда ее настигла догадка: самолет! Взорвался самолет, на котором летели Наташа с Дэном. Теперь эта страшная догадка ширилась, надвигалась густой, студенистой массой, овладевая всем ее существом, обволакивала ее тревогой и страхом. До утра Нина Сергеевна уже не могла уснуть. Проснувшемуся мужу сказала: