Иван Шевцов - Бородинское поле

Александр Гоголев с горечью и волнением видел, как отряд оставил позиции и, в сущности, бежал в рощу в надежде найти там спасение. Приказав батарее открыть огонь по окопам, которые только что начал занимать враг, он, закинув автомат за спину, вскочил на лошадь и галопом помчался по полю наперехват отступающим. Он еще надеялся остановить их и вернуть в окопы. "Безумцы, что они делают?.. - с горькой досадой думал Гоголев. - Роща - не укрытие, а, скорее, ловушка. Что они - не соображают? Обезумели от страха? Что у них за командир?.." Автомат ППШ и четыре обоймы патронов Гоголев прихватил сегодня, когда уходил с дивизионом Князева, - посоветовал Макаров, который с первого дня прибытия на Бородинское поле не расставался с автоматом.

Передовая группа немцев, достигнув наших окопов и не успев отдышаться, открыла огонь по отступающим. Естественно, они заметили и всадника, вихрем скачущего наперерез бегущим. Гоголев скоро понял, что остановить отряд ему не удастся, да сейчас это едва ли имело бы смысл, теперь важно было благополучно доскакать до рощи: слишком заманчива была цель - скачущий вдоль фронта всадник.

Смертельно раненная лошадь упала не сразу: она вначале слегка замедлила свой бег. И все же Гоголев не сумел удержаться в седле: слишком велика была скорость. Он слетел через голову коня и, к счастью, довольно удачно: ноги не застряли в стремени, и он отделался легким ушибом. Лошадь пробежала еще метров пять и затем рухнула замертво. Прихрамывая на ушибленную ногу, Гоголев побежал в рощу, до которой теперь оставалось всего ничего, каких-нибудь полсотни метров. У самой рощи его настиг лошадиный топот: это примчался Акулов, оставленный им при батарее. Он соскочил с седла, запыхавшийся, взволнованно-бледный, и сразу, с трудом переводя дыхание и глотая слова, заговорил:

- Вы не ранены, товарищ батальонный комиссар?

- А вы зачем здесь? - вместо ответа строго спросил Гоголев, но глаза его, встретившись с преданным взволнованным взглядом Акулова, смягчились.

- Командир батареи послал, когда вы уп… когда лошадь упала.

- А вы удачливей меня, целехонек, - уже дружески сказал Гоголев. - А теперь скачите на восток через рощу. Там на противоположной опушке найдете нашу батарею. Передайте командиру мой приказ: выделить один огневой взвод в мое распоряжение - вот сюда, на эту опушку. И повозку со снарядами. Живо!

Акулов только и сказал "Есть!" и тут же мигом умчался выполнять приказ, догадываясь, зачем комиссару понадобился на этой опушке огневой взвод артиллерии.

Войдя в рощу, где теперь группками и вразброд толпились только что оставившие окопы бойцы, Гоголев сурово и с укором всматривался в их растерянные, подавленные лица, ища среди них командира. И, не найдя, спросил:

- Кто здесь старший?!

Бойцы молчали, понуро поглядывая друг на друга. Тогда из-за ели вышел старшина, долговязый, нескладный, в шинели с оторванным хлястиком. Голова его была перевязана грязным бинтом. Синие глаза смотрели печально и виновато,

- Был старший лейтенант Сошников, да убило осколком мины. А до этого в полдень политрука схоронили. После лейтенант Аннушкин оставался за старшего. В медсанбат отправили. Едва ли выживет. - Он говорил медленно, тягуче, и это раздражало Гоголева.

- И все? Больше нет командиров? - спросил комиссар.

- Теперь, выходит, нет, - ответил старшина, сбочив голову, и отвел в сторону взгляд.

- Бой был сильный на первой линии, товарищ батальонный комиссар, это еще до полудня, - вклинился в разговор шустрый сержант, белобрысый, со сбитой набок ушанкой. - Потери были у нас большие. Многих ранило, а многих совсем…

Нельзя было медлить, и Гоголев приказал старшине собрать отряд, а сержанту - выставить на опушке рощи охранение. Он был разгневан. Он считал, что отряд мог и обязан был защищать окопы, не имел права отступать. Да, немцы превосходили числом. Но это пехота. Из четырех поддерживающих пехоту танков три подбила наша артиллерия, четвертый отошел обратно к лесу. А пехоту можно было остановить ружейно-пулеметным огнем, наконец, у самых окопов забросать гранатами и контратаковать. Он был убежден, что фашисты не выдержали бы дружного, организованного отпора и их атака непременно захлебнулась бы. Понимал он и то, что отряд понес серьезные потери, защищая первую линию окопов. Это была уже вторая линия. Люди устали. Их физическое и моральное напряжение было на пределе, но это не оправдание для отхода. Люди должны были и могли драться и побеждать.

Отряд собирался медленно, молчаливо. Бойцы избегали взглядов друг друга, чувствуя за собой вину. Старшина построил отряд, подал команду "Смирно" и произвел подсчет. Гоголев посматривал на восток: он ждал ординарца с огневым взводом. Старшина доложил:

- Товарищ батальонный комиссар, отряд в количестве восьмидесяти трех человек по вашему приказанию построен.

- Вольно, - глухо сказал Гоголев и поднял прямой и обжигающий взгляд на стоящих между деревьев бойцов. Он знал, что сейчас многое зависит от него самого, и не только от слов, которые он скажет отряду, но и от его поведения, от его личного примера мужества, воли, характера. Люди, которые видят его в первый раз и которых он поведет в атаку, на пулеметы и автоматы врага, должны ему поверить. Первую фразу он уже обдумал: надо прежде всего представиться. И он сказал, сохраняя спокойствие: - Я - комиссар противотанкового артиллерийского полка Гоголев. Основная часть наших орудий стоит на Бородинском поле. Здесь - один дивизион. Это наша батарея поддержала вас огнем, когда фашисты атаковали из леса. Наши орудия подожгли три танка, которые шли на ваши окопы, и заставили четвертый бежать с поля боя. Фашисты бы ни за что не прошли, если бы вы не дрогнули. - Он замолчал, сурово нахмурился, глядя в землю, затем поднял тяжелый взгляд на бойцов, продолжал: - Но этого не случилось. Вы дрогнули, оставили укрепленные, хорошо оборудованные позиции. Их сооружали женщины Москвы, ваши матери и жены, они надеялись на вас, верили, что вы не пропустите врага, остановите гада здесь, на поле русской славы, не опозорите доблести своих предков, которые здесь, на Бородинском поле, в смертельной схватке решили участь Наполеона. А вы… - Он оборвал фразу и мрачно, с горечью и досадой снова посмотрел вниз.

Олег внимательно смотрел на комиссара, испытывая чувство неловкости и стыда. И опять подумал о Варе. Именно она сооружала эти окопы, и все, что говорил комиссар, касалось именно его, и, пожалуй, больше всех его. Что бы она, Варя, подумала о своем муже, если б узнала, увидела, как он бежал? И вдруг его, как иглой, пронзил вопрос: когда он вышел из окопа за пистолетом, началось отступление или еще не начиналось? Он точно не мог сказать, как-то не обратил внимания, но, кажется, когда шел за пистолетом, все еще сидели в окопах, а когда возвращался назад… От этой мысли его бросило в холод. Быть того не может. И все же к чувству стыда теперь примешалось чувство вины, и он знал, что это чувство будет все сильней и сильней и не даст ему покоя, пока он не искупит свою вину. Ценой крови или жизни, но искупит. Иначе он перестанет себя уважать, иначе он не посмеет честно посмотреть Варе в глаза, даже письма не посмеет написать. Он вздрогнул, когда Гоголев неожиданно поднял глаза на угрюмый отряд и снова заговорил проникновенно негромким, приглушенным голосом: