Иван Шевцов - Бородинское поле

- Здесь я нужней. А вдруг снова бой? - И сразу, без перехода: - Что с нашими ребятами в лесу? Как Олег?

Он ждал этого вопроса, понимал, что и Саша, и Князев с тревогой ожидают его ответа - они же видели, как обрушили на лесной остров огонь гвардейские минометы, - и не спешил с ответом.

- Они погибли? - с тревогой и настойчивостью допрашивала Саша.

- Неизвестно. Надо выяснить. Вот вернутся Думбадзе и Экимян, и я пошлю их, - сказал он мрачно, пряча унылые глаза.

- Ждать? Когда это будет? - возмутилась Саша. - Да я пойду сейчас, засветло. Я знаю дорогу, я была там.

Она смотрела на него осуждающе, строго, остро, в то же время в ее глазах светилась мольба.

- Одной нельзя, - сказал он отрешенно.

- Разрешите мне с Александрой Васильевной, - попросил Князев. - Мы возьмем еще двух бойцов. Александра Васильевна права: лучше пойти засветло.

Он не стал возражать. И даже Колю отпустил. На КП возвратился один. Там его ждали только что прибывшие Брусничкин и Судоплатов. Оба были довольны - отряд успешно выполнил боевую задачу. Один танк подбит из противотанкового ружья и затем подожжен бутылкой с горючей смесью, другой подбит противотанковой гранатой. Экипаж сдался в плен.

Глеб молча, с отсутствующим взглядом слушал Брусничкина и Судоплатова, и, только когда Леонид Викторович сказал о спасении Москвы, глаза его потеплели, в них появилась какая-то живинка. Но она тотчас же исчезла, как только Судоплатов сообщил, что в бою с танками тяжело ранен Думбадзе.

- Он будет жить, Иосиф? - спросил Глеб.

- Рана серьезная. Ему сделают операцию, - ответил начальник штаба.

- Товарищи, не знаю, как вы, а я проголодался, - вдруг оповестил Брусничкин и поднялся, прокричал за брезентовый полог: - Егор! Чумаев, как там дела с обедом? Сегодня нам полагается двойная порция.

Чумаев привес копченой колбасы, мясных консервов, полбуханки черного хлеба и спирт, сказал:

- Горячего не будет: кухню разбомбило.

Все принесенное он положил на ящик и молча вышел.

Глеб от еды отказался. Он вышел из блиндажа и, стоя на снегу, сквозь вечерние сумерки всматривался в сторону леска Сухова. "Если, ко всему прочему, я сегодня потеряю еще и Сашу с Колей, то вообще останусь один", - подумал он. Почему один он не спрашивал себя. Стоял долго, пока мороз не прогнал его в блиндаж. А через полчаса появились Князев, Саша, Коля и Олег. Глеб точно воскрес - он с размаху обнял щупленького смущенного командира взвода, прижался к его небритой щеке и сказал:

- А я тебя, грешным делом, в мыслях похоронил. Теперь тебе долго жить - до полной победы. Вот за это мы сейчас и выпьем. Где там Егор? Кирилл Степанович, организуйте, пожалуйста. За победу!

В это же самое время командарм Говоров докладывал генералу Жукову итоги двухдневных боев за Акулово: подбито и сожжено двадцать три фашистских танка, одиннадцать захвачено в целости и исправности, сбито пять самолетов врага, подбито и захвачено много другой техники и вооружения. Наступление противника на левом фланге пятой армии приостановлено.

Это было 2 декабря. А 5 декабря в дневнике генерала Гальдера появилась краткая, но исчерпывающая запись: "Фон Бок сообщает: силы иссякли. 4-я танковая группа завтра уже не сможет наступать".

Весь день мела поземка, покрывала белым саваном поле битвы, усеянное трупами пришельцев, которые некому было закопать в чужую для них, скованную морозом и одетую в снежную шубу землю. Под вечер 12 декабря ветер немного приутих и мороз приослаб, но повалил хлопьями снег, густой и липкий. Вездеход командующего пятой армией генерала Говорова с немалым трудом пробирался по разрыхленной дороге, загроможденной брошенными немцами орудиями, подбитыми танками, остовами сожженных автомашин и раздавленных мотоциклов. Жуткая картина побоища должна была бы радовать командарма, потому что это впечатляющее зрелище разгрома гитлеровцев создала здесь его армия за пять дней наступательных боев. Это о его армии говорилось в сводке Совинформбюро: 6 декабря войска генерала Говорова прорвали оборону пехотных дивизий немцев и заняли районы Колюбакино, Локотня. А в "Правде" только что напечатана уже вторая статья генерала Говорова, в которой командарм делился опытом последних оборонительных боев на подступах к столице. В ней он писал, в частности: "Наиболее тяжелыми для нас днями были 1 - 4 декабря. В эти дни фашисты, прощупав нашу оборону на Можайском шоссе и автостраде Москва - Минск и убедившись в ее крепости, предприняли наступление в обход этих магистралей с севера и юга. Обход имел целью окружить наши войска с одновременным выходом на ближайшие подступы к Москве. Следует отметить, что фашистские части, совершив обход в направлении Голицыно с севера, приблизились к Москве почти на расстояние выстрела дальнобойной артиллерии. Их дальнейшее продвижение поставило бы город под угрозу артиллерийского обстрела". С ним разговаривал по телефону начальник штаба Западного фронта генерал Соколовский, поздравлял с успешным наступлением и деловой статьей в "Правде". Но в ответ на поздравления Леонид Александрович, вместо того чтобы поблагодарить начштаба фронта, снова заговорил о резервах, без которых его армия не в состоянии развить успех первых дней контрнаступления. Василий Данилович сказал, что резервы будут: пятой армии придается 2-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Доватора. И теперь, возвращаясь с передовых позиций в штаб армии, генерал Говоров думал, где и как лучше ему использовать конников. Войска понесли серьезный урон во время оборонительных боев. Больше всех досталось 32-й дивизии. И особенно 4 декабря, когда она атаковала населенный пункт Акулово, дальше которого немцы не продвинулись ни на шаг в сторону Москвы. На всю жизнь ему запомнился этот бой. Противники, измотанные и обескровленные, вцепившись в горло друг другу, напрягали последние силы.

Говорову накрепко врезался в память тот морозный день с голубым небом, хрусталем берез и розовым снегом. Он тогда находился на левом фланге своей армии. Помнит суровый до жестокости приказ командующего фронтом Жукова: контратаковать, нанести удар по врагу в районе Акулово. Помнит и мужественное лицо комдива 32-й полковника Полосухина, которому он лично отдавал приказ на атаку. Столкнувшись открытыми взглядами, они понимали друг друга: спокойно-угрюмый командарм и сдержанно-невозмутимый комдив. Тогда он сказал Полосухину, уже после того, как отдал приказ, сказал так, как редко говорил своим подчиненным - с чувством, тихо и медленно:

- Это очень важно, Виктор Иванович, для Москвы, для судьбы Отечества.

И он увидел, как от этих его слов - совсем не официальных, а ласковых и преисполненных глубокого смысла - в правдивых добрых глазах Полосухина вспыхнула беспощадная решимость, и тот ответил твердо, спокойным тоном: