Иван Шевцов - Бородинское поле

Говоров пригласил к себе начальника разведки. Сведения Гальвица об отходе четвертой танковой подтверждались. Надо бы сообщить об этом в штаб фронта. Но прежде надо быть уверенным в достоверности сведений о приказе Гёпнера. Гальвиц внушал ему доверие, но он мог быть плохо информирован. Говоров позвонил генерал-майору Орлову - командиру мотострелковой дивизии, наступавшей на главном направлении. Тот доложил, что дивизия ведет ночной бой, медленно продвигаясь вперед: на всех участках противник оказывает серьезное сопротивление.

Только закончил разговор с Орловым, как позвонил его сосед - генерал-майор Лебеденко, командир стрелковой дивизии. Полки Лебеденко также продвигались с боями. Противник на отдельных участках бежит, бросая технику и оружие. Есть пленные.

Далеко за полночь командарм позвонил начальнику штаба фронта, доложил обстановку и сообщил о приказе генерала Гёпнера. Василий Данилович Соколовский сказал, что штаб фронта уже имеет эти сведения, и тут же предъявил свои претензии: командование фронта считает, что темп наступления пятой армии слишком замедлен. Генерал Жуков недоволен и спрашивает: почему до сих пор не введен в бой кавалерийский корпус Доватора?

Говоров сказал, что наступление кавкорпуса намечено на завтра, и, вспомнив, что сейчас уже глубокая ночь, поправился: точнее, уже сегодня. Потом вместе с членом Военного совета и начальником штаба армии, склонясь над оперативной картой, обсуждали положение дел в секторе своей армии.

Усталость брала свое, сон одолевал, и, порешив все первостепенные вопросы, командарм позволил себе часок-другой вздремнуть. Но как только голова его коснулась подушки, Леонид Александрович понял, что сразу не сможет уснуть, что тот сон, который атаковал его полчаса назад, теперь отступил, а на смену ему подкрались подстерегавшие его мысли о недавнем разговоре с немецким доктором истории. Казалось, ничего такого особенного не услышал он от Гальвица, и мысли его не были новы для Говорова, но то, что он слышал их из уст врага, немца, фашиста, беспокойно отзывалось в душе и наводило на размышления. Сила духа, нравственное превосходство - вот главный фактор в победе.

Размышляя об историческом прошлом своего народа, о героических традициях, Леонид Александрович вдруг нашел образное сравнение: история нации - это все равно что корни дерева. Чем глубже и сильней эти корни, тем могущественней дерево, ибо корни его питают. Подруби корни - дерево зачахнет и в конце концов погибнет.

Мысли плыли все медленней и спокойней. Возвращался сон… Но мысли не гасли, уплывали куда-то на правый фланг армии, где наступали две стрелковые дивизии, перерезав железную дорогу Кубинка - Истра, и где завтра, то есть сегодня, 13 декабря, им на подмогу придут гвардейцы-кавалеристы. Под покровом ночи они уже выходят на исходный рубеж - на восточный берег скованной льдом Москвы-реки. Они должны по льду форсировать реку, войти в прорыв и ударить на северо-запад, в направлении села Онуфриево, чтобы внезапно очутиться в тылу двух пехотных дивизий немцев. Вернее, это были остатки недобитых дивизий, основательно потрепанных неделю тому назад, в самом начале нашего контрнаступления.

С утра повалил густой мокрый снег. Все исчезло в сплошном белом мареве.

Говоров стоял на НП и смотрел в бинокль на запад, где гремел бой. Но ничего, кроме пушистых хлопьев снега, не было видно. Он опустил бинокль и с досадой сказал:

- Вот незадача - авиация нас не сможет поддержать.

Стоявший рядом с ним командир кавалерийского корпуса генерал-майор Доватор на замечание командарма отозвался весело, даже как будто возбужденно:

- А может, наоборот, метелица к лучшему, как говорят у нас в Белоруссии, к удаче. Можно незаметно проскочить через немецкую оборону. Да к тому же и небо совсем безопасно в такую непогодь. Для конников, товарищ командующий, авиация - враг номер один.

В бекеше с серым каракулевым воротником, крепко сложенный и статный, с энергичным смуглым лицом, невозмутимый и обаятельный, он внушал к себе уважение и симпатию. В его остром смелом взгляде, в твердом голосе чувствовалась независимая натура.

- Вы разве белорус? - полюбопытствовал Говоров.

- Родился на Витебщине, - ответил Доватор, и быстрые глаза его весело и задорно посмотрели на командарма. Прибавил: - Мечтаю ранней весной побывать в родных краях, вместе с корпусом, конечно. Как вы, одобряете мои планы?

- Желательно пораньше, до весенней распутицы, - снисходительно-добродушно в тон Доватору сказал Говоров.

- Согласен и раньше. К масленице. По селам, по деревням промчаться с бубенцами на тачанках. Широкую масленицу устроить, - все так же весело отозвался Доватор.

- В таком случае надо поторапливаться, комкор. Из-за вашей медлительности я уже получил замечание от командующего фронтом.

Сзади Доватора в двух шагах стоял его начальник штаба Радзиевский. Он слышал разговор командарма с комкором. Знаком подозвал к себе Доватора и что-то прошептал ему на ухо. Не поворачиваясь, Говоров спросил:

- Вы о чем там секретничаете, Лев Михайлович?

Доватор повернулся к командарму и доложил:

- Мои конники - первый эшелон - подошли к передовым позициям пехоты. Но, товарищ командующий, пехота пока что не может прорубить для нас окно в обороне врага.

- Прорыв уже сделан, но довольно узкий проход, и не на всю глубину обороны немцев, - поправил Доватора начальник штаба корпуса и, подав Говорову планшет с картой, указал: - Вот здесь, Леонид Александрович.

Говоров взял в руки планшет и, показывая место прорыва Доватору, проговорил, размышляя:

- Пока что это еще не окно, которого ожидает Лев Михайлович, скорее форточка. Но я думаю, что для начала и она годится. Не будем терять времени, комкор. Нужно, чтобы конница проскочила в эту форточку, не дожидаясь общего прорыва.

Доватора не нужно было убеждать: он и сам видел справедливость решения Говорова. Сам же только что говорил, что в такую погоду можно незаметно проскочить через вражескую оборону. Ответил кратко, не раздумывая:

- Понятно, - и, кивнув головой Радзиевскому, приказал: - Давай сигнал дивизиям - вперед!..

И двинулась лавина, как бурный поток в небольшую прорву дамбы, размывая ее края и сметая все на своем пути; устремился этот поток все дальше и дальше - по рыхлому снегу, по белому полю, по перелескам и рощам Подмосковья. Вслед за всадниками помчались тачанки, упряжки с легкими пушками и минометами. Гремело раскатистое "ура". А конники-гвардейцы шли дальше, ураганом налетали на артиллерийские позиции врага, и пушки умолкали. Попадались на их пути обозы с продовольствием и боеприпасами - обращались в трофеи.

Повстречался батальон фашистов, спешащий на передовую, - эскадроны обнажили клинки, молча, с ходу врезались в колонну, сверкая молниями стали в снежной замети, рубили, не зная, пощады, как рыцари народного гнева и мести. Пятна вражеской крови размывались на снегу и скоро исчезали, припорошенные метелью. Танкисты Гёпнера, застрявшие на окраине села с пустыми бензобаками, с немым ужасом поднимали к небу руки перед конной лавиной, вихрем налетевшей не с фронта, где на передовой гремел бой, а с той стороны, откуда должны были появиться цистерны с бензином.