Адий Шарипов - Фронтовые повести

— Далеко ли путь держите? — поинтересовалась женщина, чтобы завязать разговор.

— Отсюда не видать, — ответила Жамал, но, чтобы женщина не обиделась, улыбнулась ей — дескать, такое наше дело, не всем полагается знать.

— А чего к нам-то пришла? — не выдержал молчания старик. — С добром или с худом?

— Вижу, что вы не фашисты, вот и подошла, — ответила Жамал. — Или вам фашисты ближе?

— Ближе некуда, — ответил старик и отвернулся.

— Вы не серчайте на него, — вмешалась женщина, — у него нрав такой…

— Фашисты одинаковые враги и для меня и для вас, как и для всех советских людей, — продолжала Жамал. — А подошла я к вам не для того, чтобы прогнать вас или ограбить. Я подумала, что если вы здешние люди, то не откажетесь мне помочь.

Старик, видимо, убедившись в безопасности Жамал, снова присел к костру и сунул в него недогоревшую головешку.

— Чем сможем, тем поможем, — неопределенно ответила женщина. — Коли в наших силах то будет.

— Много я от вас не потребую, — продолжала Жамал. — Мне нужно знать, есть ли на хуторе фашисты или полицаи. Только говорите правду.

— Немцев нету, — сказал старик твердо.

Жамал поинтересовалась, почему же они в таком случае гонят самогон не в хате, а в лесу.

— А полицаи могут наведаться, — так же твердо продолжал старик. — Нюх собачий, за версту чуют…

— С вечера вроде никого не было, но — береженого бог бережет, — пояснила женщина.

Жамал не знала, как быть — то ли попроситься к ним переночевать, то ли не рисковать, остаться в лесу. Старик освоился и шуровал палкой костер. Хоть и угрюм он был с виду, но Жамал почему-то казалось, что он не выдаст ее и зла ей не причинит.

Как бы там ни было, но подняться сейчас и снова уйти в лес, снова блуждать в одиночестве ей совсем не хотелось. Не послушались бы ноги. Неизвестно, что это за люди, но все-таки люди, все-таки не фашисты, не полицаи.

— А вы не знаете, сколько отсюда километров до разъезда Бони? — спросила Жамал.

— Верст пять-шесть, — ответил старик.

— А вы туда не ходите случайно?

Женщина ответила, что приходилось там бывать частенько, все-таки железная дорога, что-нибудь да выменяешь.

— Вот, к примеру, вчера сходила туда, четвертушку самогона да булку хлеба снесла, а мальчонке своему холщовое белье выменяла…

«Нет, никуда я от них не уйду, — решила Жамал, — попрошусь переночевать. Если откажут, тогда уж…»

— А вы не пустите меня переночевать? — обратилась она к женщине напрямик. — Два дня брела по лесу, с ног валюсь.

— А почему не пустить, места в избе много, — охотно ответила женщина.

— Можно, — отозвался старик, не оборачиваясь от костра.

Говорил он так, будто берег каждое слово, ценил его на вес золота.

Костер загасили, старик деловито потоптался на красных угольях, видимо, боясь пожара, затем вставил толстую палку в дужку бадьи, женщина взялась за другой конец палки, и они осторожно, боясь расплескать драгоценную жидкость, понесли бадью.

По дороге женщина призналась, что бывает на разъезде чуть не каждый день. Как только нагонят удачно, так и несет самогон туда. Народу на разъезде немного, все давнишние ее знакомые, да и родни там немало. Немцы на разъезд захаживают, но живут метрах в трехстах от него. Там, в кустарнике, у них какие-то укрепления, они все роют и роют, под землей что-то сооружают, а сверху все это ветками прикрыто, так что и не сразу разглядишь. Но с насыпи можно увидеть, если выбрать подходящее место.

На хуторе не было ни огонька, как будто жители вымерли или покинули его. Седая сгорбленная старушка встретила самогонщиков, приглядевшись, распознала автомат в руках Жамал и стала часто-часто креститься: «Господи, господи, да уж лучше бы меня поймали, грешную!..»

Она долго не могла прийти в себя, решив, что старика с дочерью задержали с поличным и теперь конвоируют в тюрьму. А когда Жамал сказала, что она не может быть полицаем, что она — советский человек, партизанка, старушка испугалась еще больше, памятуя, что по советским законам самогон гнать вовсе запрещено…

Спать Жамал легла на старом тулупе, постеленном прямо на полу у порога. Уснула она сразу, но во сне часто вскрикивала и просыпалась, не давая спать другим. Старик только кряхтел, старушка бормотала свое «господи, господи», а дочь их пыталась успокоить Жамал:

— Да ты спи, спи… Да никто сюда не придет, никто… Утром, когда все поднялись, Жамал повесила тулуп на вешалку, умылась холодной водой, причесалась. При свете дня хозяин долго смотрел на нее и наконец спросил:

— А ты кто? Не похожа ни на русскую, ни на белоруску.

Жамал пояснила, что она казашка.

— Есть у нас такая река — Иртыш, — сказала она, — а на Иртыше город Павлодар. Перед войной я там жила.

Сегодня дед уже не казался таким угрюмым, смотрел он на Жамал приветливее, чем вчера, видимо, поняв, что она на самом деле никакого вреда ему не причинит.

— Если ты не торопишься, то после обеда мы можем вместе пойти на разъезд, — сказал он. — Вот только хворосту натаскаю из лесу, и пойдем. Тут недолго, часа полтора идти…

Натаскав хвороста, старик стал собираться в дорогу. Указывая на автомат и на две гранаты, проговорил:

— Как с этими железяками быть-то? Может, пока здесь оставишь?

Жамал и сама подумала, что днем по дороге, конечно, лучше идти без оружия, да и по разъезду тогда она сменяет пройти свободнее и рассмотреть все что нужно. Спрятав оружие за сараем, Жамал надела старую вязаную кофточку, которую ей дала старушка, повязалась по-бабьи платком, и они пошли.

— Если вас кто-нибудь спросит, кто я, то скажите, что сноха, — попросила Жамал деда.

— Какая ж ты мне сноха? — усомнился дед. — По обличью-то не похожа.

— А вы скажите, что ваш сын служил в Казахстане и там себе выбрал жену из местных.

— А, если так… — согласился старик. Однако самой Жамал такой вариант не казался надежным, поэтому она шла в напряжении, вздрагивала при появлении каждого встречного и все старалась скрыть свое лицо под платком. Старик изредка посматривал на нее, покряхтывал и сам, видимо, боялся, что ведет партизанку в логово фрицев, но все же успокаивал и ее и себя: «Ничего, ничего… Взялся за гуж, не говори, что не дюж… Надо любое дело до конца доводить…»

— У нас поговорка есть: «Незнакомые места полны опасности», — сказала Жамал.

— Тебе незнакомые, а мне знакомые, — возразил старик. — Выкрутимся. Живы будем, не помрем…

Целый час они шли не проронив ни звука. Жамал несла в руках узелок, в котором была булка ржаного хлеба, и думала, что с автоматом идти спокойнее, чем с этим узелком… А не будь войны, разве пришлось бы ей узнать вообще, что такое автомат.

— Скоро подойдем, — нарушил молчание старик. — У них там пост будет, часовой с ружьем. Так ты смело иди, голову не опускай, держи себя так, будто привыкла давно к ним.