Адий Шарипов - Фронтовые повести

Минут через двадцать они прибыли в деревню и заехали во двор с покосившимися тесовыми воротами. Широколицая стала распрягать кобылу, а вторая, худенькая, провела их в дом и пригласила к столу.

Первым делом партизанки попросили воды, и обе, не переводя дыхания, жадно выпили по две больших кружки.

Женщина, погремев ухватом и печной заслонкой, поставила на потемневший от времени, голый и щелястый стол чугунок с горячим и густым картофельным супом, положила деревянные большие ложки, поставила перед гостями пожелтевшие тарелки. Жамал с Тамарой и не заикались о еде, но какая хозяйка в ту пору не знала, что люди в лесу живут далеко не сытно. К тому же, как это ни странно на первый взгляд, общая беда всегда заставляет людей делиться последним куском хлеба, последней ложкой похлебки, всем тем, что, как принято говорить, бог послал.

Хозяйка положила на стол тяжелый каравай черного хлеба, нарезала толстыми ломтями. Хлеб разваливался в руках, на вкус в нем явно ощущалась какая-то трава, не то лебеда, не то крапива, но Жамал и Тамара ели с удовольствием и едва успели дохлебать суп, как в избу вбежала девчонка лет четырнадцати и прямо с порога выпалила:

— Мам, немцы!..

Подруги схватились за автоматы.

— Сколько их, много? — торопливо спросила Тамара.

— Двое!.. На лошадях!..

Хозяйка метнулась в другую комнату, потом — к порогу. Быстро сдвинула старый домотканый половик и дернула за кольцо, ввинченное в пол.

— Полезайте в погреб! Посидите там, они скоро уйдут. В третий раз, подлые, приезжают, подбирают все, что плохо лежит…

Женщины спустились в подпол. Он был невысоким. Они почти касались головой пола и слышали, как хозяйка задернула половик на прежнее место и еще потопталась на нем, затем поставила пустое ведро и налила в него воды.

Прошло, наверное, с полчаса. В погребе пахло прелым картофелем, было сыро и холодно. Хорошо, что Тамара и Жамал догадались сразу сесть спиной друг к другу и теперь согревались одним только прикосновением.

Они просидели в подполе, казалось, целую вечность, руки и ноги затекли от неподвижности, тело пробивала дрожь.

Думали уже, что фашисты проехали мимо, как вдруг загремели над головой кованые сапоги и послышались грубые мужские голоса: «Матка, яйка!.. Матка, яйка!..»

Что-то со звоном ударилось об пол, видимо, печная заслонка, загремело, послышались причитания хозяйки, ее неразборчивые объяснения. Тяжелые сапоги во всех направлениях протопали по избе несколько раз, надолго задержались у печи. Притаившиеся в погребе женщины все свое внимание сосредоточили на том месте, где было кольцо в полу. Потом наступила тишина, так же неожиданно, как она была нарушена. Тамара легонько подтолкнула Жамал, будто проверяя, жива ли она. Жамал ответила тем же, по проронив ни звука.

Наконец над головой послышались шорохи — хозяйка сдвигала половик. Приоткрылась крышка, и в глаза ударил свет. Держа палец на спусковом крючке, Жамал подняла автомат и быстро выглянула из подпола. В комнате было пусто. Хозяйская девочка, отбросив полушубок, стала спускаться с печи, — она лежала там, притворившись больной.

Хозяйка, то и дело крестясь, проводила их через огород. Партизанки тепло поблагодарили ее, распрощались, и вскоре лесная чаща приняла их в свои объятия.

Перед самым обедом Володю Хомякова ни с того ни с сего вызвали вдруг к начальнику депо. В кабинете сидел незнакомый молодой офицер в форме гестаповца, сбоку у стола — переводчик. Начальник отсутствовал. Володю расспрашивали о том, нравится ли ему здешняя работа, какие он замечает беспорядки на станции и, наконец, куда девался его близкий друг дед Яков. Володя отвечал, что работа ему нравится, о беспорядках говорить в настоящее время нет смысла, потому что идет война и «мы должны приложить все силы для победы великой Германии». А насчет деда Якова сказал, что старик этот нелюдим, неразговорчив и не годится ему в друзья ни по возрасту, ни по характеру.

— Где он сейчас находится? — повторил свой вопрос офицер.

Володя помолчал, подумал и сказал, что дед, вероятно, находится в тюрьме.

— Почему вы так думаете? Кто вам об этом сказал? Володя сказал, что после побега арестованных, о чем узнал на другой день весь город, некоторые рабочие не явились утром в депо. Начальник депо сказал, что все арестованы и что всех, кто будет плохо работать, ждет та же участь. Дед Яков тоже тогда не пришел в депо, вот почему и подумали, что он в тюрьме.

Володе показалось, что допрашивали его не строго, пожалуй, ему даже верили или делали вид. И переводчик и офицер вежливо кивали на его обдуманные, неторопливые ответы. Однако спокойствие оставило Володю, когда переводчик вдруг спросил, не знаком ли он с Шурой Мелешкиной. Володя почувствовал, что бледнеет. Он потер лоб, закрыв лицо ладонью и делая вид, что вспоминает, затем пробормотал растерянно: «Мелешкину… Мелеш-кипу…»

— По-моему, она в столовой комендатуры работает, — наконец проговорил он.

Офицер и переводчик молча за ним наблюдали, ни словом, ни жестом не подтвердив его слов.

«Надо что-то еще сказать! Непременно надо что-то еще сказать! Но что?!»

— Извините, все говорят, что эта самая Шура — любовница господина Ранкенау, — произнес он с вымученной улыбкой.

Переводчик, сдерживая ухмылку, пересказал эту фразу по-немецки, а офицер некоторое время пристально, изучающе разглядывал Володю и наконец разрешил ему идти работать.

Выйдя из кабинета, Володя сразу решил, что настала пора бежать. Бежать, и как можно скорее! Но прежде надо непременно предупредить Шуру и забрать ее с собой. У них остались неиспользованными только две мины с часовым механизмом, но их сегодня же можно подбросить куда надо. Но как бежать, если до конца смены никому из рабочих не разрешается выходить со станции? Станция оцеплена, в последние дни ощупывают и обыскивают каждого с головы до пят. Мысли Володи лихорадочно заметались— как быть, что придумать? Если рвануть сейчас же, после допроса, значит станет ясно, что парень неспроста бежит, значит, рыльце в пуху.

Потом Володя заметил, что по одному стали вызывать в кабинет начальника и других рабочих. До конца смены там побывали почти все.

Это его успокоило, — значит, никаких особых подозрений сам Володя пока не вызывает, приглашали его так же, как приглашали других.

В минуты опасности чутье человека всегда обостряется. Володе показалось, что сегодня особенно пристально следит за ним хромоногий мужичонка, появившийся у них на работе три дня тому назад. Все уже заметили, что делать он ни черта не делал, но везде по-хозяйски нагло совал свой нос. С нетерпением Володя ожидал конца смены.

Вот наконец он идет по городской улице. Идет, не оглядываясь, подходит к своему дому, не оглядываясь, входит в калитку… Закрыв калитку, он пригнулся, быстро пробежал вдоль забора в угол двора и выглянул на улицу в щель между досками. В сумерках он увидел того самого хромоногого новичка. Тот сидел на скамейке в тени акации, на той стороне улицы, наискосок, и, достав кисет, сворачивал самокрутку.