Вацлав Билиньский - Шестая батарея

Как-то раз после очередной беседы Слотницкого он рассмеялся:

— Ну прямо как наш ксендз! Осталось только надеть на него сутану и выстричь тонзуру…

Обстановка в батарее накалилась, когда Слотницкий начал проводить рекомендованные ему Лисом «индивидуальные беседы», больше смахивавшие на допросы. Ребята относились к таким беседам как к тяжкому наказанию. Они уже видели в Слотницком не безобидного зануду, а настоящего инквизитора.

В то же время курсантам нравились строевые занятия, высокая подготовка и самоотверженная работа преподавателей училища. Несмотря на отдельные недостатки, жизнь в подразделении нормализовалась.

И вдруг ни с того ни с сего на батарею обрушились несчастья…

Как-то раз после обеда, когда курсанты были заняты самоподготовкой, Слотницкий, проходя по коридору, заметил торчавшую из кармана одной из висевших шинелей бумажку. Ради любопытства вытащил ее и, прочитав, чуть не упал в обморок. Он бросился к Лису, а с ним — к Орликовскому. Когда страсти улеглись, он возликовал в душе: сбылись его предсказания, батарея настроена враждебно и непримиримо. В разговоре с Орликовским он недвусмысленно дал понять, что на ней нужно ставить крест.

Ему поручили провести расследование этого дела. Он начал с тех, кто сознался в принадлежности к Армии Крайовой.

— Кто подбросил листовки? — был его первый вопрос к каждому допрашиваемому. Ребята не знали. Слотницкий попытался вызвать их на откровенный разговор. Расспрашивал, кого они подозревают. Те молчали. Их поведение приводило его в бешенство.

— В лесу, в АК, вы все понимали, все видели, а здесь нет! Как будто ослепли! А если прижать вас, то наверняка скажете, — говорил он с угрозой в голосе.

Весть о расследовании и методах его проведения молниеносно облетела батарею. У всех было удрученное, подавленное настроение, даже Чарковский стал неразговорчив. Казуба, увидев результаты такого расследования, отправился с жалобой к Лису. Слотницкий в разговоре с Лисом пытался оправдаться:

— Что-то Казуба стал таким добреньким… И по уши влюблен в аковцев…

Заместитель командира дивизиона молча поглядел на него и прекратил разговор на эту тему.

Появление листовки оказалось для Добжицкого не менее неожиданным, чем для политотдела. Значит, кроме его группы в батарее действует еще кто-то. Как он понял из разговора с Роттером и намеков его сообщников, это была их работа. Он не пытался разубеждать их и после долгого раздумья пришел к выводу: «Тем лучше для дела, а руководство я не отдам никому».

Тем временем обстановка в батарее осложнилась еще больше. Слотницкий действительно обладал удивительным даром восстанавливать людей как против себя, так и против провозглашаемых им идей.

В тот день, когда он проводил расследование, Добжицкий отвел в угол Роттера и Целиньского.

— Ну и что вы думаете по этому поводу? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Видите, какое настроение в батарее? Это прекрасно. Вот уж не думал, что Слотницкий будет играть нам на руку.

— Как это нам? Ребята перетрусили и теперь притихнут, — возразил Роттер.

Добжицкий посмотрел на него, презрительно скривив губы.

— Ну какой из тебя политик!.. Завтра или послезавтра увидите, какую шутку я над ними сыграю… Но дело не в этом. Мы должны еще глубже уйти в подполье. Я превращаюсь в демократа, вы остаетесь на прежних позициях. И прекратим наши дружеские отношения. Как будто поссорились и расстались навсегда.

В это время в училище стали поступать обмундирование, боеприпасы, оружие, топливо и продовольствие. Охрану прибывающих эшелонов прежде несли батареи рязанского дивизиона. Поскольку приближался ожидавшийся с таким нетерпением день их выпуска, начальник училища, желая освободить курсантов-выпускников от караульной службы, приказал недавно сформированным батареям принять на себя охрану эшелонов.

В группе, заступившей на охрану прибывших на станцию цистерн с бензином, оказался и курсант Добжицкий. Начальник назначил его разводящим. Выставив посты, Добжицкий остался наедине с курсантами Лубиньским и Станецким в будке обходчика, временно занятой под караульное помещение. Выбрав удобное время, он заговорщицки прошептал:

— Подойдите-ка поближе, я должен вам кое-что сообщить. Я считаю, что вы честные люди и не выдадите меня. — Он внимательно поглядел на них, чтобы убедиться, какое впечатление произвели на них его слова. Когда, к своему удовлетворению, заметил, что оба побледнели, продолжал, медленно цедя сквозь зубы: — Вам лучше отсюда смотаться… Иначе… — и жестом показал, как затягивается петля на шее.

— Почему? — сорвавшимся от испуга голосом спросил Лубииъский.

— Потому. Я случайно слышал разговор Слотницкого с Лисом. Вас хотят посадить.

— Нас? За что?

— Тебя, Станецкий, за АК. Подозревают, что это ты подбросил листовки.

— А меня? Меня-то за что? — нервно допытывался Лубиньский.

— Им известно, что твой отец служил в полиции. За то, что ты скрыл это от них…

— Кто же это мог им сказать? Ведь только вы об этом знали… — прошептал Лубиньский.

— У них своя агентура, — ответил Добжицкий и добавил: — Я предупредил вас на свой страх и риск. А теперь, если не хотите попасть к белым медведям… — Что же нам делать? — спросили они.

— Я иду проверять посты. Когда вернусь, чтобы духу вашего здесь не было. И ваших винтовок. Поторапливайтесь. Вернусь и сразу же подниму тревогу.

— Куда же идти? — Станецкий нерешительно топтался на месте.

— Если не знаешь, то жди. Слотницкий найдет место, куда тебя доставить…

Лубиньский, уже решив, резко оборвал Станецкого: — Хватит валять дурака! Собираем манатки и сматываемся…

Известие о дезертирстве было вторым ударом по батарее.

На этот раз Слотницкий понял, что дело зашло слишком далеко и вряд ли закончится для него благополучно. На него как на воспитателя курсантов батареи ложилась ответственность за дезертирство.

После некоторых размышлений он написал рапорт с просьбой перевести его на другую должность и отправился с ним к Орликовскому, надеясь, что заместитель начальника училища правильно воспримет его поступок и оставит в училище.

Однако этому не суждено было сбыться. Орликовский как раз составлял донесение в Люблин и без колебаний принял решение по рапорту Слотницкого. Он тут же дописал: «Заместителя командира батареи, в которой произошло дезертирство, направляю в распоряжение вышестоящего начальства».

Наутро Слотницкого уже ее было в Хелме.

Зато осталась шестая батарея, внутри которой велась ожесточенная борьба. Орликовский настаивал на ее расформировании, но полковник Ольчик категорически возражал против этого. Он даже заявил своему заместителю, что, по его мнению, такая обстановка в училища вызвана отчасти его бюрократическими методами работы.