Вацлав Билиньский - Шестая батарея

Мешковский продолжал молчать.

— Вот такие-то, брат, дела! — говорил далее майор. — Вот об этом и надо думать. Учти еще одно — если тебя отзывают с фронта, значит, здесь, в училище, ты нужнее… Согласен?

— Да…

— А на фронте мог бы погибнуть. В любое время — сегодня, завтра, через неделю… Твой долг сражаться с врагом. Но разве ты не обязан подготовить новых защитников родины, отдать этому делу все свои знания и опыт?

Мешковский тяжело вздохнул.

— Сегодня утром я встретил фронтового товарища, и он мне сказал, что я отсиживаюсь в училище, избегаю опасности. А я хочу драться!

— Ах так! — понял майор. — Может, по-твоему, ты один такой в училище — кто рвется на фронт? А ты знаешь, что лейтенант Романов из вашей батареи несколько дней назад подавал рапорт с такой же просьбой? Я случайно оказался тогда у полковника Ольчика. У Романова был более веский довод, чем у тебя. Он получил известие, что гитлеровцы истребили всю его семью. И знаешь, что сказал на это Ольчик? «А кто будет обучать курсантов вашего взвода? Воюйте здесь, за улучшение качества подготовки офицеров». Лучше забудь о своем рапорте.

Рогов взял фуражку и собрался уходить. Мешковский еще колебался. Майор подошел к нему и протянул руку:

— Ну так как? Поможешь?

Мешковский уже принял решение. Он встал и пожал Рогову руку.

— Постараюсь.

— Вот это дело! — обрадовался Рогов. — Приходи после обеда, обговорим все подробно.

В офицерской комнате батареи Чарковский готовился к дежурству. Здороваясь с Мешковским, он спросил:

— Что, не живешь больше у Беаты?

— Нет, — лаконично ответил Мешковский. У него не было желания продолжать разговор на эту тему. Но Чарковский был явно заинтригован и не хотел отступать.

— И кто же кого бросил? — Он не сводил с Мешковского изучающего взгляда. Не дождавшись ответа, усмехнулся и подмигнул понимающе: — Беата мне кое-что рассказала…

Мешковскпй не слушал болтовню Дады, который не замечал или не хотел замечать этого.

— Говорила, что ты устроил ей сцену из-за какого-то капитана-танкиста…

— Что?.. — В голосе Мешковского прозвучало неподдельное удивление. — Я устроил сцену?!

— Ты же ревновал ее.

Мешковский от души рассмеялся. Однако Чарковский глядел на него недоверчиво. По-видимому, верил тому, что рассказала Беата.

— Я ведь говорил, что ее нельзя принимать всерьез, — начал объяснять он. — И не надо было порывать с ней сразу. Жаль. Согласись, что как женщина она просто прелесть.

Вся эта болтовня изрядно надоела Мешковскому. Разозлившись на Чарковского, он вышел из комнаты. За ужином, сидя за одним столом с Брылой и Казубой, признался им:

— Знаете, хотел вот подать рапорт с просьбой направить меня на фронт.

Казуба удивленно взглянул на него, Брыла слегка улыбнулся.

— Знаю даже почему.

На этот раз удивился Мешковский.

— Ну?

— Сердечные дела…

«Неужели Дада наболтал?» — подумал Мешковский и деланно воскликнул:

— Интересно, как ты пришел к такому выводу?!

Брыла рассмеялся.

— Очень просто. Романов говорил мне, что ты сегодня ночевал у него. Отсюда вывод — поссорился с хозяйкой. Видимо, это можно назвать сердечными делами?

И все трое рассмеялись. Первым стал серьезным Брыла.

— Значит, тебе так и не удалось отделить любовь от политики? Признавайся…

Мешковский пожал плечами.

— С меня причитается. Ты выиграл пари.

— А женщина она действительно что надо, у тебя губа не дура. Может, не стоило рвать с ней окончательно?

Мешковский ответил раздраженно:

— У тебя что, нет других забот?

— Чего злишься? Вот думаю, правильно ли ты поступил. Такие женщины не часто встречаются. Может, лучше было бы наплевать на свое самолюбие и извиниться перед ней? Ради такой девушки не грех забыть ненадолго о своих убеждениях.

— Ты это. Брыла, брось… Хочешь поссориться со мной?

— Ладно, не сердись. Это я нарочно. Просто хотелось слегка подзадорить тебя.

— А где ты собираешься жить? — вмешался в разговор Казуба.

— Найду себе где-нибудь квартиру.

— Зачем искать? В нашу комнату можно поставить еще одну кровать — и проблема решена, верно? — предложил Брыла.

— Если это устраивает Мешковского, — охотно согласился Казуба. — Для нас это было бы удобно. Втроем-то всегда веселее.

Брыла обычно просыпается первым. Еще темно, комната тонет в густом, убаюкивающем мраке. Глубокая тишина навевает сон. Теплая постель согревает расслабленное тело. Как бы продлить это удовольствие еще на полчасика! Ну хотя бы на пять минут!

Брыла не поддается искушению. Он сбрасывает с себя одеяло и одним махом выскакивает из кровати на середину комнаты, включает свет, прогоняя остатки сна. С шумом умывается. Натыкается на табуретки. Насвистывает какую-то мелодию. Однако Казуба еще спит. Пора его будить, но сделать это не так-то просто. У командира батареи необычайна крепкий сон.

Когда тот наконец просыпается, Брыла уже собирается уходить. Хорунжий с завистью бросает взгляд на спящего Мешковского и исчезает в сумерках наступающего утра. До училища всего несколько сот метров. Утреннюю зарядку заменяет короткая пробежка.

И Брыла и Казуба немного завидуют Мешковскому. У него есть еще время поспать. Ему не нужно, как им, восполнять пробелы в образовании. При случае Брыла шутя говорит ему об этом. Мешковский почему-то обижается. Наутро он совершает «героический» поступок: встает вместе с Казубой. Что-то читает, учит. И это продолжается дня два. На третий день, проснувшись, Мешковский долго лежит на кровати, наконец отворачивается к стене и натягивает на голову одеяло.

Казуба слегка подтрунивает над ним.

— Что делать — у каждого свои слабости, — ворчит с обидой Мешковский. — Я, например, люблю поспать.

И больше уже не пытается лишать себя этого удовольствия. Тем не менее с того памятного воскресенья он здорово подтянулся. Изучал материальную часть, пополнял знания по тактике. Эти занятия не доставляли ему особых хлопот. Обстановка в квартире способствовала учебе.

Курсанты быстро привыкли, что Брыла ежедневно является в батарею за полчаса до подъема. Он входит, слегка запыхавшись, принимает рапорт от дневального и, здороваясь с ним, задает один и тот же вопрос:

— Как жизнь?

До подъема они беседуют. Брыла безошибочно угадывает, что интересует курсанта, и время бежит быстро, надо только не прозевать подъем.

Вспоминают детство и школьные годы, довоенную жизнь и гитлеровскую оккупацию. Говорят о своих любимых занятиях и планах на будущее.

Вряд ли кто в батарее догадывается, что эти утренние беседы, задушевные и непринужденные, являются важным фактором воспитательной работы Брылы. Хорунжий придает им огромное значение, они помогают поближе узнать каждого курсанта, понять настроение.