Алексей Ивакин - Десантура

— Заткнись, а? — старшина Шамриков плюнул в снег. — Без тебя тошно.

Странно, но вот такое бывает на фронте.

Старшине было сорок два года. На фоне восемнадцатилетних мальчишек он казался стариком. А вот добился же, чтобы его зачислили в десантную бригаду. Он пришёл в Монино, где проходили десантники последние свои обучения, своим ходом, прямо из госпиталя. Наплевав на патрули, на предписание, на все на свете — грея на груди письмо, переданное ему в госпиталь из рук в руки, а потому безцензурное:

«Здравствуй, папа! Наконец-то нас отправляют на фронт. Вскорости будем прыгать на головы немцам. Сейчас заканчиваем тренировки. Маме не пиши ничего. Я сам напишу. Мы сейчас в Монино. Прыгаем с парашютами. Извини за почерк. Спешу. Ты-то как? Как рука? Все, бегу, зовут. Твой сын Артём»

Когда старшина прочитал записку, то понял, что должен повидать сына. Полгода на фронте — от Гомеля до Москвы — смерть, кровь и грязь. И Артёмка, глупыш, прыгает туда… В эту смерть, кровь и грязь…

Всеми правдами, под угрозой обвинения в дезертирстве, старшина Шамриков добрался до расположения десантников. И уговорил подполковника Тарасова взять его в бригаду.

Как он орал на старшину….

Перестал после одной фразы Шамрикова:

— Товарищ подполковник… Негоже, когда поперек батьки в пекло…

— Старшина, ты сам посуди… Нелегко ведь будет… — Тарасов чесал в затылке, думая как избавиться от этого крепкого, сильного, но… Но уже не молодого старшины.

Старшина Шамриков помялся, а потом сказал:

— Вона, говорят, девки с вами идут. Нешто, девки меня лучше?

— Девки моложе…

— И глупее.

— Мне, старшина, не ум нужен. А сила и выносливость.

Шамриков шмыгнул носом:

— Ну так спытай…

На всеобщее удивление Шамриков уложился во все нормативы. А по некоторым — укладка парашюта, сборка-разборка «СВТ» — даже опередил некоторых мальчишек. На вопрос, где он так сноровисто парашютом научился владеть, шмыгнул и ответил:

— А я с сыном гулять любил у парашютной вышки.

А последним аргументом для командования бригады стали слова старшины:

— Вот, кабы, товарищ подполковник, твой сын был бы, так ты думаю вприпрыжку бы побежал за ним…

И Тарасов согласился. Хотя и скрепя сердце…

И вот сейчас старшина Шамриков лежал в снежном окопе — где-то внутри Демянского котла — и выслушивал стоны рядового Ефимова — единственного своего подчиненного из ездового взвода. Смех один. Ездовых на весь батальон — два человека. И без лошадей. Принеси-подай. А вот что ты — штатное расписание! Зато Артёмка рядом…

— Дядь Вов… Ну, ведь есть что пожрать у тебя, а?

— Нету. Вчера вечером с тобой последний сухарь дожрали.

— Куркуль, ты, дядь Вов… — Ефимов перевернулся на другой бок и подогнул ноги к животу. Так, почему-то, хотелось есть меньше.

— Снег жри, поди полегчает… — флегматично ответил старшина Шамриков. — Говорят, скоро продукты сбросят. Вот тогда и пожрешь, как следует.

— Злой, ты, дядя Вова… — вздохнул Ефимов, снова переворачиваясь на другой бок.

— Ага. Злой. И что?

— Да ничего… Так… Стой, кто идёт! — рядовой подскочил, как смог, выставив перед собой трёхлинейку.

— Не ори, а? Иди-ка погуляй… — Сержант Шамриков прохрустел снегом мимо рядового, откинув рукой штык винтовки Ефимова.

Тот оглянулся на старшину:

— Гуляй, Вася, гуляй…

— Я Сережа! — воскликнул Ефимов.

— Насрать. Гуляй, боец! — старшина Шамриков почесал нос. Когда Ефимов скрылся в зарослях, он спросил сына:

— Ну как ты?

— Бать, дай закурить?

— Ты же вроде бросил перед операцией, м?

— Снова начал. Дай закурить, не нуди, а? — младший Шамриков протянул дрожащую руку к отцу.

— Артёмка… Последняя… Сам смотри…

Старшина достал из вещмешка бумажный кулек:

— Ладошки подставь…

Артём сноровисто подставил ковшичком ладони. Старший Шамриков не спеша, аккуратненько, развернул сверток. Затем — так же аккуратно — оторвал кусочек газеты, сложил его пополам, насыпал в него табачные крошки и, лизнув края, свернул цигарочку. Потом не спеша понюхал ее, глубоко вдыхая…

— Бать… Не томи, а?

— Помолчи. Огонь давай, да?

Сержант Шамриков торопливо щелкнул немецкой зажигалкой, подаренной ему старшиной Шамриковым перед выходом бригады в котёл.

Дядя Вова глубоко затянулся… Раз… Другой… Потом протянул самокрутку сыну.

— Бля… Хорошо-то как… — дымом промолвил… Именно промолвил, не сказал, не крикнул, а промолвил, почти шёпотом тот. — Аж голова кругом…

— Жрать небось хочешь?

Артём, ошалело глядя в синее мартовское небо, только кивнул…

— На… — протянул старший Шамриков сыну сухарь. — Последний, Артёмка.

Тот, опьянённый долгожданным никотином, лениво стал его грызть:

— Вот оно счастье-то… Бать… — по рукам Артёма пробежали иголочки, голова зашумела, пальцы онемели.

— Чаво?

— Почему мне так мало надо? Пара затяжек и сухарь… И я счастлив…

— Блевать не вздумай, счастливый. И чинарик отдай.

— На…

Старший Шамриков осторожно вытащил окурок из рук сына и сделал ещё пару пыхов:

— Думать чего-то надо, Артёмка. Иначе сдохнем тут и мамка не дождется….

Старшина не успел ответить. По лесу захлопали выстрелы немецких карабинов…

— Я не понимаю, вашего командования, подполковник! — обер-лейтенант встал и нервно заходил из стороны в сторону, цокая сапогами по половицам. — Как можно бросать легкую пехоту, пусть и элитную, в тыл армейского корпуса, ставя такие задачи и основываясь на ошибочных разведданных?

Тарасов молчал, следя за разволновавшимся немцем. Тот остановился и, навалившись над столом, непонимающим взглядом уставился на подполковника:

— Поверьте, я потомственный военный. Мой дед — Альфред фон Вальдерзее был начальником генерального штаба Второго Рейха! Сам Шлиффен был его преемником! Мой отец — был начальником штаба восьмой германской армии, разбившей ваших Самсонова и Рененнкампфа в четырнадцатом году под Танненбергом! Вам, вообще, известны эти имена?

Тарасов ухмыльнулся про себя над каким-то детским высокомерием лейтенанта. Похоже немец и не осознавал своего отношения к русским.

— Мы, герр обер-лейтенант, академиев не заканчивали…

— Что? Я не понимаю вас!

— Но я прекрасно знаю, что вашего батюшку, после поражения на первой стадии операции вместе с командующим генералом Притвицем сняли с должностей. Победу одержали Гинденбург и Людендорф. А вернее, дополнительные два с половиной корпуса, переброшенных из Франции. Не так ли?

Обер-лейтенант онемел от наглости пленного. От наглости и ухмылки.

— Хорошо, — сел фон Вальдерзее. — Если у вас в Красной армии все такие умные, почему же вас все-таки бросили на верную смерть? Без нормального оружия, без достаточного количества боеприпасов, без продовольствия, наконец?