Алексей Ивакин - Десантура

Тот козырнул и умчался к своим архаровцам.

Тарасов вздохнул и отправился обратно в свою снежную яму, по недоразумению названную блиндажом.

Но дойти не успел. Его перехватил связист:

— Товарищ командир! Радиограмма из штаба фронта!

Ночь. Темнота такая, что можно глаз выколоть. По-настоящему глаз выткнуть… Наткнувшись на ветку в буреломе.

Наверное, только русские люди умеют потеть в двадцатиградусный мороз.

А знаете почему?

Все просто.

Русский — это прилагательное. Он приложен к своей стране. Немец, англичанин, американец, француз — они существительные. Пока они существуют — существуют и их страны. Но убей немца — не будет и Германии.

Убей американца — не будет Америки.

Убей русского — не будет русского. А Россия останется. И другой русский придёт… Через бурелом, через ночь, через сугробы.

И пот щиплет глаза, стекая из-под шерстяного подшлемника.

Темень такая, что видно только белеющий под ногами снег. Пять километров по бурелому за три часа. Почти каждый шаг — в перелет кустов. Пять километров — и котелок пота с каждого. И ещё одна сломанная лыжа — бойца пришлось отправить обратно по следам. Гадство… А ведь надо вернуться с докладом к шести утра. Что там в этом Опуево?

Малеев сказал командиру разведгруппы, что — возможно! не более! просто возможно! — в Малом Опуево штаб какой-то там мекленбуржской дивизии.

Деревья внезапно стали расступаться.

— Дорога, командир! Зимник! — остановился вдруг Ваня Кочуров, тот который тропил снег последние десять минут. — Глеб, позырь!

Отделение рухнуло в сугроб, скрипнув снегом. А потом, сержант Глеб Клепиков пополз вперёд. Рассмотреть — что там и как…

Глеб подождал в придорожных кустах минут пять. Тишина. Никого. Только звездное небо и тихое потрескивание замороженых веток… Тишина…

Сержант поднялся и боком — лесенкой переставляя лыжи — поднялся на дорогу.

— Наезженная. Машины ходят. И сани! — крикнул он, присев и поглаживая спрессованный снег.

На голове его была шапка, уши которой были плотно подвязаны под подбородком. А сверху был накинут капюшон белого маскхалата. Поэтому он сразу и не услышал, что его спиной появился сначала тонки, а потом все более басовитый гул автомобиля.

Когда он обернулся, было уже поздно. Легковая машина вывернула из-за поворота. Прыгать за обочину было поздно. И сержант Клепиков принял единственно верное решение — он развернулся лицом к синему, маскировочному свету фар и властно поднял руку, ладонью к машине — «Стоп!».

Бойцы его отделения, уже изготовившиеся к прыжку через дорогу, снова рухнули в снег.

Машина остановилась в метре от сержанта. Стекло опустилось и немец грубо облаял десантника. Что он говорил — сержант не понял, разобрав только одно слово — «Идиёттен». Водитель даже не понял, что перед ним русский.

Глеб лениво подошёл к дверце шофера и жутко улыбнувшись черным, обмороженным лицом, скомандовал:

— Хенде хох, скотина немецкая! Ком цу мир!

А самым главным аргументом для водителя оказался ледяной ствол СВТ, нежно коснувшийся арийского носа.

Немец скосил вытаращившиеся глаза на мушку винтовки и выполз из машины. Правда у него это получилось не сразу. Ручку заело. Пришлось сержанту слегка надавить винтовкой. Немец от страха сморкнулся большим пузырем. И зря. Потому как немедленно примерз к металлу. Глеб, правда, это не сразу заметил. Поэтому, когда он отдернул винтовку, даже удивился реакции фрица, завопившего от боли и схватившегося за лицо.

— Хлипкий какой… — сержант брезгливо снял с дула кусочки пристывшей кожи.

А десантники уже спористо окружили легковушку.

Клепиков наклонился и заглянул в моментально выстывший кузов. На переднем месте лежал фрицевский автомат. А на заднем — какой-то старик в высокой фуражке с меховыми наушниками.

— Вань, автомат забери…

Рядовой Кочуров вытащил автомат и закинул его за спину. А Клепиков изучал старика. Тот его взгляд понял по-своему — начал суетливо вытаскивать дрожащими руками свои вещи — маленький пистолет, зажигалку, золотые часы, серебряный портсигар… Потом протянул мешок, лежащий рядом.

— Братцы! Консервы! Хлеб! — радостно крикнул кто-то из бойцов. — И шоколад!

Клепиков сорвал витые погоны с плеч старика. Тот тонко вдруг закричал:

— Nein! Nein! Nicht Schiessen! Bitte! Bitte! Der Enkel! — и трясущимися руками стал тыкать открытым портмоне в лицо сержанту.

Клепиков от неожиданности отпрянул, потом уже оттолкнул руки немца.

— Чего он орет? — засмеялся Кочуров.

— Какать хочет… Вот и орет, — буркнул Клепиков. — Ладно, пошли.

— А этими что?

— Черт с ним. Стрелять не велено. А по лесу его не доведем до наших. Умрет от страха. Да и толку от него… Невзрачный какой-то старикашка.

— И водителя?

— А от него вообще толку нет. Эй, старый! Бери свой портсигар. И зажигалку с часами. Только вот сигареты реквизирую. И консервы. А в остальном комсомольцы дедушку не обидят. Да вот пистолет, извини…

Машина рванула так, что десантники долго смеялись над стариком. Помчался так, как будто вся Красная Армия за ним гналась.

— Вперёд, к Опуево! — скомандовал Клепиков. — Времени мало…

И только Ваня Кочуров все жалел о толковой немецкой зажигалке.

А утром — разведав подступы к деревне — бойцы, довольные собой, разбредались по своим снежным норам. А сержант Клепиков пошёл с трофеями к капитану Малееву…

Через полчаса все отделение стояло перед начальником особого отдела роты — капитаном Гриншпуном. Тот слегка улыбался помороженными щеками.

— Ну что, бойцы… Молодцы! Трофеи знатные… Особенно пистолетик. Награду заслужили…

— Да что вы, товарищ капитан… — засмеялись десантники. — Мы ж не ради награды…

— Выбирайте сами свою награду. Либо вас прямо сейчас лично расстреляю, либо после после разговора с комбригом.

Бойцы окаменели.

— Вы же, сволочи, генерала отпустили. Может, самого Брокдорфа! Командующего всем корпусом! Уроды!! Пожалели, значит, фрица? А он бы вас пожалел? Капитана задергалось нервным тиком красивое лицо. Сзади заскрипел снег. Бойцы не смели оглянуться, опустив головы.

— Расстрелять к чертовой матери этих шляп! — раздался голос Тарасова. Подполковник обошёл строй штрафников, зло сжимая витые серебряные погоны немецкого генерала. Остановился перед Клепиковым. И без размаха коротко ударил — кулаком с погонами — сержанта поддых. Тот согнулся пополам, беззвучно хватая, как снулая рыба, распахнутым ртом стылый воздух:

— Товарищ подполковник… — вмешался Мачихин.

— Товарищ комиссар! — взвился Тарасов. Потом помолчал и снова повернулся к бойцам.

— Сдать оружие, продовольствие, ремни. Ждать здесь. Сейчас пришлю автоматчиков…