Вальтер Флегель - Командир полка

— Я останусь с тобой, — предложил Вебер.

— В этом нет никакой необходимости, — возразил Харкус. — Ты мне не понадобишься.

— Но, быть может, я нужен в дивизионе? — усмехнулся Вебер.

В то время как они вместе стали подниматься на холм, Герхард с Гауптом спускались вниз, к тягачам.

— Своими действиями ты вряд ли заслужишь одобрение офицеров, — сказал Вебер. — Каждый из них хочет поскорее вернуться домой, что-то сделать сегодня, например, отпраздновать день рождения. Жены ждут, накрыли стол. Ты знаешь, как это бывает. И вдруг всем им портят хорошее настроение. Ты же от этого ничего не выиграешь.

— Неужели ты думаешь, Курт, что я буду считаться с тем, что у кого-то сегодня юбилей?

— Я только констатирую факт. И представляю, как недоумевают и злятся их жены.

— Хорошо, что у меня ее нет.

— Жаль, что ты холост, очень жаль!

Они молча прошли несколько шагов.

— У тебя сложилось неверное впечатление о дивизионе, — сказал Вебер.

— Если бы это было так! Впрочем, я охотно выслушиваю все твои возражения.

— Ты начинаешь не с того.

— И все потому, что вы слишком торопитесь закончить учебный год!

— Это и не удивительно! Все очень довольны, что этот год наконец-то закончился.

— И потому складываете руки, а каски и противогазы прячете на две недели в каптерку. Меня удивляет, что артиллеристы не оставили свои автоматы в окопах до тех пор, пока не прибудут сюда через две недели.

— Не преувеличивай, пожалуйста! — В голосе Вебера впервые прозвучали сердитые нотки. — Чего ты ждешь от этого учения, я не понимаю.

— Об этом я, кажется, ясно сказал.

— Точное знание сильных и слабых сторон? Это, конечно, хорошо! А как же быть с планами, приказами и сроками, ведь с ними нельзя не считаться? То, что ты нам не доверяешь, не так важно и даже понятно. А вот то, что ты, пробыв в части всего-навсего один день, уже начинаешь принимать необычные, я бы сказал, скоропалительные решения, мне не понятно.

Харкус остановился и повернулся лицом к Веберу, который продолжал говорить:

— Мы не утверждаем, что в дивизионе нет никаких недостатков. Но только у нас есть и достижения, и мы оцениваем их несколько по-иному, чем ты.

— И неправильно оцениваете.

— Значит, тебе понадобилось проводить дополнительное учение всего дивизиона для того, чтобы переубедить нас?

— Ты же прекрасно знаешь, что решает исход боя. Келлер и его солдаты должны понять, что мы не имеем права устраивать себе передышки, не имеем права медлить.

— Время! — воскликнул Вебер. — Время! Я не знаю, как будет теперь с ним. Не потеряем ли мы с этими учениями больше времени, чем выиграем?

— Теперь я понял, почему ты пошел со мной. Напрасно стараешься! Все останется так, как я решил.

Через несколько минут после сигнала отбоя четвертая батарея прошла ворота КПП. Только несколько окон в казарме еще были освещены. Зато в домах городка свет горел почти всюду. Звук трубы, возвестившей отбой, медленно затих, и в казарме стало тихо. Зато противоположная сторона улицы жила по иным, своим законам. В редком доме, мимо которого проезжала батарея, не открывалось окно или не хлопала входная дверь. Из окон выглядывали женщины, прислушивались. Равномерный, заглушающий остальные звуки шум тягачей привлек внимание женщин, которые вот уже шесть часов ждали возвращения своих мужей с полигона. Они не могли не заметить, что батарея и первый дивизион вернулись в разное время. Кто многие годы живет около казармы и может из окон наблюдать жизнь солдат, замечает даже самое ничтожное изменение в их жизни. Обычно дивизион возвращался в городок не позже чем через три часа после последнего выстрела. И вдруг такая задержка! Никто не знал почему. По радио, кажется, не сообщали никаких тревожных новостей.

Во дворе казармы солдаты сошли с машин и до здания шли в колонне. Возле неоновых фонарей, освещающих плац, колонна свернула направо. В ритм шага покачивались каски и автоматы. Артиллеристы пересекли плац и растворились в темноте.

Через несколько минут через ворота КПП проехала машина и скрылась за зданием.

Еснак снова погрузился в тишину. Закрылись окна и двери в домах, но свет в них не погас. Жены, как и всегда, ждали своих мужей. Ждали, потому что не знали, где их мужья и когда они вернутся.

Водитель машины сначала притормозил, а затем и совсем остановился, пропуская солдат. Солдаты шли спокойно. Из кабины высунулся офицер и начал торопить идущих.

— Быстрей, быстрей! — крикнул он и несколько раз ударил кулаком по дверце кабины. — Пошевеливайтесь же!

По властному голосу унтер-лейтенант Каргер узнал подполковника Пельцера.

Подполковник еще раз ударил по дверце. Машина подъехала к колонне вплотную и, когда последние солдаты прошли мимо, рванулась вперед по дорожке.

Скрипели ремни вещевых мешков. При каждом шаге у кого-нибудь бренчало что-то металлическое. Противогазные сумки терлись об одежду. То там, то здесь слышался звук сталкивающихся касок. Никто не разговаривал: все знали, что Экснер любит дисциплину и порядок. Тот, кто не нарушал приказов обер-лейтенанта, неплохо уживался с ним. Зато любители поговорить в строю, нерадивые и неаккуратные солдаты, которым офицер хоть раз сделал замечание, не один раз удивлялись феноменальной памяти Экснера.

Цедлер шел за Грасе и смотрел себе под ноги, чтобы не наступить Грасе на пятки и не сбить строй.

— Каланча, — сказал отец Эрхарду, когда тот перешел в третий класс. — Каланча ты и есть. Тебе нужно заниматься спортом, чтобы научиться управлять своими длинными конечностями.

— Хорошо, папа, — послушно ответил сын и выбрал футбол. Отцу это не понравилось, однако он не привык ни уговаривать, ни отговаривать сына. Несколько раз отец наблюдал за сыном во время тренировок и однажды сказал жене:

— Наш Каланча может играть в футбол, хотя его длинные ноги кое у кого и вызывают смех. Как только он перехватывает мяч и бежит с ним к воротам, он сразу преображается: ни одного лишнего движения, и такие сильные удары он наносит, что с трудом поверишь.

С тех пор на каждом футбольном матче всегда присутствовал кто-нибудь из семьи и, не стесняясь, кричал:

— Каланча, вперед! Каланча! Еще гол!

Кроме сильных ног, которые так нужны были Эрхарду на футбольном поле, у него были золотые руки. Все подарки родителям и четверым братьям и сестрам он всегда делал сам. По субботам и воскресеньям, а также в дни каникул он что-то мастерил. Сестрам он строил домики для кукол, одному из братьев-близнецов выпиливал кубики, другому — из фанеры и картона вырезал зверей.

На заводе, где работал отец, Эрхард побывал, когда ему исполнилось двенадцать лет. Отец взял его с собой в цех. Несмотря на сильный шум, цех очаровал его. С тех пор мальчик старался использовать любую возможность, чтобы пройти на территорию завода. Вскоре он уже начал различать все шорохи и шумы в цехе: сигналы кранов, бесшумно переносившие свои грузы, громкое шипение сварочного аппарата, которым сварщики ровно и чисто накладывали швы, негромкое взвизгивание шлифовальных станков и глухие удары пресса. Он быстро привык к запаху масла, ржавчины и горячего металла.